Вообще-то прямого запрета для ватажных бывать на девичьих праздниках как такового не было. Даже были такие куда их специально звали, потому что там без них было совсем никак. Были и такие куда не звали, но они сами являлись без приглашения, и без них те праздники тоже были бы не праздники. Но вот на Семик ватажных ни только никогда не звали, но и хоронились от пацанов насколько это было возможно, потому что на эти дни они были безоговорочно не нужны. Это было девичье таинство.
Но пацаны пройдохи из кожи вон лезли, чтобы узнать, где девки станут гулять эти заповедные дни, и во что бы то ни стало старались подмазаться к их празднику. Если ватага находила их скрытое пристанище, а те оказывали активное сопротивление с непременным гонением и побоями, то упорно старались мешать их гулянке несмотря на то что иногда доставалось по-взрослому. Били-то девки чем попало, куда попало и со всей своей девичьей дури.
Если же гуляющие на них плевали с высокой берёзы и не обращали никакого внимания, то и пацаны по выделываясь для собственного самоуважения, тихонько пристраивались в сторонке и становились лишь простыми наблюдателями, находясь на этом празднике в роли тех же берёз, что росли вокруг. Интереса в этом было мало.
Девятка как ватажный атаман был уже без двух лун как артельный мужик, поэтому ватагу за девками подглядывать не повёл в принципе, и изначально не собирался им портить праздник. Авторитет атамана не позволял заниматься всякой хренью. Так что Сладкая зря заставила девок шифроваться, хотя излишняя таинственность в прочем не помешала праздничности, а наоборот добавила мурашек на щуплые тельца девонек с самого начала ритуала.
Рано поутру, только рассвело, и за рекой разлилась полноценная заря, из всех щелей баймака на площадь стали украдкой выползать девичьи фигурки, теребя в руках маленькие узелки. По одной, по две, тихо-тихо на цыпочках собирались они у реки, где их уже ждала Сладкая. Она на чём-то сидела у самой воды, но на чём из-за размеров её седалища было не разобрать.
Девки сбивались в кучки и о чём-то перешёптывались, и чем больше их собиралось, тем щебетание становилось громче.
– Цыц, – приструнила их грозная баба.