– Да не ведаю я Нахуша их пакостных дел, но ты уж мужиков-то настропали, как положено, – посоветовал колдун, вставая с полога, – а по поводу облома рогов, ты не горячись. Сам Масаку помнишь. Атаманом он был не хилым, да и мужики у него не хуже нашенских, а их как пацанов сопливых. Они и не пикнули. Ладно, идти надобно народ готовить. Время уходит, требуется поспешать.
– Ох, ё, – проскрипела Дануха поднимаясь следом с явно испорченным настроением.
Атаман из своего угла не тронулся. Сидел, отвалившись на стену крепко задумавшись. Толи Масаку вспоминал, толи свои силы прикидывал против неожиданной напасти.
Вот так впервые по-настоящему узнала Дануха про эту «чёрную нежить». И теперь валяясь на траве у догорающего кута костерила себя на чём свет стоит за то, что тогда не доглядела, недочувствовала она смертельную беду. И чего она как большуха после этого стоит, лишившись всего.
А ведь тогда на обряде Кормления кольнуло предчувствие, что нежить, вызванная колдуном не просто так бесновалась как никогда. Да отмахнулась от знамения Дануха будто от назойливой мухи, увидев в них лишь собственные глупые, как она тогда посчитала страхи. И тут большуха попыталась припомнить всё что было при кормлении Мороза.
Дануха-то, как из бани тогда вышла в кут и увидела своих баб, так из головы вся тревога разом и улетучилась, а «пугалки» братца попросту забылись. Бабняк время даром не терял и подготовился к действу честь-почести. Так как маски бабам напяливать устоями строго воспрещалось, то они себе, вместо этого на лицах устраивали витиеватую роспись.
Распустили волосы, намазали их белой краской, что была замешана на тёртом меле с жиром. От корней до кончиков на всю длину у кого до какой обрезаны. Этой же мазнёй друг дружке рожи расписали будто узорчатый иней. Ресницы убелили с бровями, губы выпачкали. Вид у баб такой получился, что сам Мороз бы глаз не отвёл, залюбовался бы. Какой уж тут спрос с Данухи.