Эпидемия промчалась, собрав свою дань. Жизнь снова входит в привычное русло. Но несколько человек случайно или намеренно оставили при выписке в законсервированном госпитале. Теперь они должны самостоятельно найти выход, что оказывается делом совсем не простым.

В палате пусто и тихо. Лишь с равномерным бульканьем вырывается кислород в аппаратах Боброва. Свет выключен. Я смотрю в окно и, кажется, что серое марево, висящее по ту сторону, лениво перетекает в помещение, приносит с собой сырость и липкий озноб.

– Помогите! – разрывает тишину надрывный, на грани истерики голос. Я срываюсь с места. В соседней палате, безуспешно борясь с простынями, плачет девушка. Совсем еще молоденькая.

– Ну-ну, успокойся, давай помогу, – я разматываю стянувшую щиколотки простыню, – ты, наверное, в детстве всегда попадала ногой в пододеяльник?

Девушка всхлипывает, прижимая к лицу кислородную маску.

– Как тебя зовут,– спрашиваю ее.

– Кира.

– Ты где-то учишься, Кира?

– Да, в другом городе, на юрфаке, уже на четвертом курсе. Но нас перевели на дистант из-за эпидемии, и я приехала к родителям. Собрались с друзьями на вечеринку. Думали, ерунда все, что по телевизору говорят, что с нами может случиться, все молодые, здоровые. А оказалось… вот.

Кире очень неудобно говорить, она то и дело поправляет кислородную маску.

– Давай-ка мы это уберем, – предлагаю я.

– Что вы! Мне сказали нельзя. У меня низкий кислород в крови.

– Я думаю с тобой уже все хорошо. Выглядишь ты вполне здоровой. Можем вместе дойти до поста медсестры, померить сатурацию.

Кира доверчиво кивает и, опираясь на мою руку, поднимается с кровати. В коридоре висит все та же серая муть, что и в палатах. Всегда удивлялась, какой умник решил окрасить стены до половины в болотно-зеленый цвет. Мы аккуратно обходим в беспорядке стоящие каталки, штативы для капельниц. Кира болтает без умолка, но я не слушаю ее. Видимо, она из тех, кого беспрерывная болтовня успокаивает в период страха. В свете тихо гудящих кварцевых ламп ее лицо кажется мертвенно-бледным.

– Ой, – резко останавливается Кира, ухватив меня за руку. Впереди, уставившись в стену, неподвижно застыла фигура. Я окликаю ее. Она отзывается. Это женщина лет 65 – 70, полноватая, одетая в одну ночную рубашку. Взгляд слегка тревожный и растерянный. Она улыбается нам:

– Я звала медсестру, хотела попросить померить давление, никто не отозвался. Вот кое-как вышла сюда, жду уже… долго, но никого нет. Хотя в это время обычно капельницы ставят.

Я беру женщину под руку:

– Ну, давайте поищем кого – нибудь из медперсонала вместе, присоединяйтесь к нам с Кирой. К вам как обращаться?

– Валентина Сергеевна.

– Вы здесь одна лежите или с кем-то из родственников?

– Слава богу, одна. Хотя дочки тоже заболели, но в легкой форме, лечатся дома.

– И сколько у вас дочек?

– Трое.

– Ничего себе, – я аккуратно направляю женщину к лестнице,– наверное, переживают за вас.

– Конечно, по несколько раз на день звонят. Ой, – спохватывается Валентина Сергеевна, – мне надо в палату, халат накинуть, не буду же я так разгуливать по больнице.

Ой, как некстати. Нам бы побыстрее спуститься. Знать бы еще, на каком мы этаже…

Путь за халатом и обратно к лестничному пролету не длинный, но с каждым шагом я узнаю все больше нужной мне информации. Мила и Леся – погодки, их взросление пришлось на взбалмошные 90 – е годы. Все было: и кислотно-зеленого цвета волосы, и тяжелый рок, и лосины с каблуками. Леся даже пробовала курить. Но Валентина Сергеевна смогла дать девочкам хорошее образование и удержать их от «скользкой дорожки». Надюша – поздний ребенок, взлелеянный. И имя у нее такое – мамина опора в старости. Умницы девочки выросли, красавицы, и дети у них хорошие. И любит Валентина Сергеевна возиться с внуками, собирать по праздникам большую семью за общим столом. А еще любит свой маленький, но уютный, весь в цветах, сад. И так красиво, с такой нежностью рассказывала Валентина Сергеевна о своей жизни, что мне стал чудиться аромат чайных роз, перемежающийся с запахом яблочного пирога.

В следующую секунду, стремительно распахнув лестничную дверь, из коридора на нас буквально налетела молодая женщина. Спортивное телосложение, из одежды – легкие брюки и майка, на ногах только носки, чуть взъерошенные волосы, прямой, даже с вызовом, взгляд. На вид сильная женщина, но такие, по моему опыту, ломаются первыми.

– Что происходит? Где персонал? – начинает она сходу, не извинившись и не поздоровавшись, – я хотела позвонить, но ничего не получается.

– Это – внутренние телефоны, вы никуда по ним не дозвонитесь.

– Но это тоже не работает, – предъявила она совершенно бесполезный здесь смартфон.

– Не работает, – соглашаюсь я, – здесь специальная медицинская аппаратура, она срабатывает, как «глушилка».

– Что за бред?! – выдает она, но спорить не решается, неуверенная в своей правоте, – вы знаете куда идти?

– Думаю, да.

– Ну, ведите, – нетерпеливо фыркает женщина и шлепает себя по плечу.

– Комар, – сообщает она нарочито растянуто, видя мой настороженный взгляд.

Я согласно киваю. Надо будет взять на заметку. Нет здесь комаров, даже они здесь не выживают.

Мы спускаемся по лестнице не торопясь. Валентине Сергеевне тяжело идти, она поминутно и надолго останавливается, чтобы справиться с одышкой.

– Как вас зовут? – спрашиваю у новой попутчицы.

– А нам обязательно знакомиться?

– Ну, раз мы путешествуем по этим коридорам все вместе, а послушать музыку вы не можете, по причине того, что ваш смартфон сдох, почему бы и нет? Это вот – Кира, она студентка юрфака. Это – Валентина Сергеевна, она пенсионерка и любит проводить время в саду или баловать внуков разными вкусностями. А вы?

– Арина, – помолчав, отвечает женщина, – мастер спорта по самбо и тренер детской сборной в средней возрастной группе. У меня, между прочим, соревнования «на носу». Я так старалась не свалиться, тянула до последнего. У меня ведь и температура небольшая была, и с дыханием проблем не было. Я, может, еще успею до соревнований пройти тест и сдать анализы? Через сколько дней готовы результаты? – спрашивает она, почесывая запястье.

Я прикладываю палец к губам. Тсс… Мое внимание привлекает негромкий скрежет, и доносится он из-за двери. Осторожно захожу в отделение. Конечно, я узнаю это место – это бывшая терапия, 4 этаж. Моя команда следует за мной. Мы стараемся не наступать на разбросанные повсюду невскрытые шприцы, какие-то обломки, осколки пластика. Подхожу к посту дежурной медсестры, и что-то болезненно сжимается внутри. Именно здесь было мое рабочее место в период эпидемии.

Госпиталь закрывали в спешке. Мы едва успевали выписывать пациентов, сдавать неиспользованные лекарства, вывозить дорогостоящие аппараты. А все, что не смогли вынести, сложили здесь, в ящики, шкафы, тумбы под замок «до лучших времен». Вот эти самые шкафы и пытается сейчас вскрыть мужчина средних лет, целеустремленно работая невесть откуда взявшейся отверткой.

– Вы не найдете здесь ничего интересного, – говорю ему спокойно, но близко не подхожу.

Он оборачивается, окидывает взглядом меня, мою команду, оценивает. Спрашивает:

– Почему вы так решили?

– Потому, что я здесь не первый день.

– Вы здесь работаете?

– Можно и так сказать, – отвечаю я, машинально подбирая с пола журналы приема пациентов, выдачи препаратов, температурные листы, и складывая их стопкой.

– Тогда, может, объясните, что происходит? Мы пытались спуститься по центральной лестнице, но выход на нее закрыт. Эвакуационный – перегорожен решеткой. Лифт не работает. Я надеялся найти какой-нибудь инструмент, чтобы вскрыть решетку…

Тут он останавливается и прищуривается:

– А почему вы не в защитном костюме?

Наконец-то мы дошли до вопросов, ведущих к осознанию.

– Он больше не нужен. Пандемия закончилась.

– А почему вот это, – он обводит пальцем вокруг, – еще существует?

Я качаю головой:

– Госпиталь не работает, он закрыт.

– Как, закрыт? – взвилась Арина, – а мы? Нас что, бросили?

– Вас не бросили. Я же здесь.

– Простите, – вставляет Валентина Сергеевна, – но, мне кажется, вы сами не очень-то понимаете, куда идти.

– Послушайте, больница законсервирована, большинство входов-выходов закрыто, но осталось несколько свободных, нам просто надо их найти.

– Хорошенькое дельце! – продолжает кипятиться Арина.

Оставляю ее в благородном негодовании и поворачиваюсь к мужчине:

– Вы сказали «мы пытались», есть еще кто-то?

Он кивает.

Заходим в палату. На одной из кроватей полусидит грузный мужчина. Сопя и отдуваясь, он крутит наручные часы с широким металлическим браслетом, ковыряет их иголкой, постукивает, подкручивает. Его ничуть не смущает наша незваная процессия. Он улыбается, от чего в стороны от глаз разбегаются лукавые морщинки:

– Добрый вечер. Сейчас же вечер? – уточняет он, кивая на серую муть за окном.

– Просто погода плохая. Туман, – отвечаю я.

Он потряхивает часами и обращается к нашему новому спутнику:

– Костик, ты прав, починить их невозможно. Во всяком случае, не мне.

А вот это – уже что-то новенькое. Спрашиваю:

– У вас встали часы?

Константин усмехается:

– Конечно. После того как Миша уронил их в воду, когда пытался починить смывной бачок.

– У нас в палате унитазный бачок сломался, – поворачивается к нам Михаил, – вы же здесь работаете? Можете передать, кому надо?

– Он вам больше не понадобится. Ни вам, ни Константину. Пора выписываться.

Споры о том, что взять с собой, быстро утихают. В итоге Михаил отправляется в путь со сломанными именными часами, а Константин и вовсе – налегке. Я решаю еще раз проверить центральный выход. Он действительно закрыт на ключ. Несколько раз, скорее машинально, толкаю дверь. Она двустворчатая, хлипкая, конечно, можно выбить, но не известно, что за ней. Практика показывает, что действия «нахрапом» здесь не венчаются успехом. Под насмешливый взгляд Константина направляюсь к лифту, безрезультатно тычу пальцем во все кнопки.

Константин закатывает глаза и терпеливо вздыхает:

– Я же говорил, мы пробовали, лифт сломан.

– За поворотом в нише есть еще один, – не реагирую на его скепсис и веду свою команду.

Даже грузовой лифт тесен для нас шестерых. Нажимаю цифру 1, если повезет, мы выберемся через приемный покой быстро и без проблем. Лифт долго думает, стоит ли помогать нежданным пассажирам, затем с лязгом сдвигает двери и начинает медленный спуск.

Останавливаемся на третьем этаже. Минутная задержка. Арина нервно барабанит пальцами по поручню. На ее плечах видны свежие полосы расчесов. Михаил бледен, по лицу ползет струйка пота.

Вздрогнув, лифт двинулся дальше. Второй этаж. Остановка. И без того тусклый желтый свет, поморгав, отключился совсем.

– Так бывает, – отвечаю я на дружный возглас моих подопечных, – здание старое, давно не ремонтировалось. Сейчас двинемся снова.

Но лифт замолкает и погружается в прерванный сон. В тишине и темноте слышатся только судорожные вдохи Михаила.

– Михаил, вы боитесь замкнутого пространства?

Нащупываю его руку, она влажная и холодная.

– Выдыхайте! Заставьте себя выдохнуть! У вас полные легкие отработанного воздуха.

Он слушается, он пытается. Дальше мы дышим вместе на счет, становится легче.

– Знаете, – прерывисто начинает Михаил, – я в юности служил на подводной лодке. Однажды, из-за технической ошибки, мы застряли под водой без движения на два дня. Экономили электричество, кислород, ждали помощи. Помощь пришла, но эти два дня в тесноте, в тишине, в полутьме я запомнил на всю оставшуюся жизнь.

Створки лифта разъезжаются, и мы, почти ослепшие от внезапного света, с облегчением высыпаем в холл, волоча под руки Михаила. Ноги не слушаются его, и он тяжело оседает на пол. Возле него хлопочет Арина, помогая восстановить дыхание. Валентина Сергеевна жалеет, гладит по взмокшим волосам. Константин поддерживает под спину, задумчиво разглядывая лифт.

И вот тут за моей спиной раздается звонкий голосок Киры:

– А мне нестрашно в темноте, но я до ужаса боюсь собак.

Я прикрываю глаза. «Да, собаки – один из самых частых страхов». «Ну, когда у меня получалось «быстро и без проблем»?

– Михаил, вы пришли в себя? Нам пора идти, пока не появились собаки.

– Кто? – думая, что ослышались, поворачиваются ко мне мои спутники.

И тут же в отдалении слышится раскатистое рычание. Все, как по команде, вскакивают на ноги, даже смертельно уставший Михаил.

– Что это? – приложив руку к груди, охает Валентина Сергеевна, – это не может быть собачий рык, здесь же медицинское учреждение.

– Это – неработающее медицинское учреждение. Большинство входов опечатали, чтобы не залазили любопытные дети, бездомные или животные, но, видимо кто-то пробрался.

Утробный вой повторяется, и, не сговариваясь, мы разворачиваемся и мчимся по коридору. Я успеваю сообразить, что бежим мы в тупик, но остановиться уже никто не в состоянии. Последнее помещение в конце коридора – санитарная комната и она, о счастье, открыта, а внутри имеется щеколда. Мы влетаем внутрь, запираем дверь и наваливаемся на нее. Животное продолжает рычать, бросается на дверь, остервенело рвет когтями линолеум. И вдруг замолкает. Мы не шевелимся. Проходит, наверное, пару минут, а кажется, что вечность. Наконец, Константин вооружается шваброй. Мы отходим вглубь комнаты, а он осторожно отодвигает шпингалет и выглядывает за дверь.

Он застывает на мгновение, затем плечи его расслабляются, а швабра опускается на пол. Константин поворачивается к нам с растерянной улыбкой и широко распахивает дверь. За порогом в нескольких метрах от нас, поблескивая светоотражающим ошейником, лежит пес породы джек-рассел-терьер и игриво бьет хвостом по полу.

Секундное замешательство сменяется истеричным смехом Киры, скрючившейся на краю ванны. Ее поддерживают остальные. На этот раз смешно даже мне. И досадно, как я могла забыть, что паника лишает трезвого мышления? Собачий энерджайзер еще раз обтявкивает нас и, крутанувшись, мчится по коридору назад.

– Может нам рвануть за ним, – предлагает Михаил, вытирая мокрые от смеха глаза, он наверняка знает, где дверь.

– Его мы вряд ли догоним. Но, если пройти через холл в смежное отделение, можно выйти ко второму эвакуационному выходу.

Не дожидаясь ответа, я ухожу вперед. Моим спутникам ничего не остается, как отправиться следом.

Мы идем не спеша, растянувшись деформированной цепочкой. Мои подопечные недоуменно озираются по сторонам. Разбросанные повсюду журналы и расходный материал никого не удивляют, но пройти спокойно мимо баррикад из стульев и перевернутых металлических кроватей они не могут. В некоторых палатах двери сорваны с петель или разбиты. В проеме столовой скрючился холодильник с неровной вмятиной в боку, весь в глубоких бороздах.

– Не очень-то верится в организованное закрытие и выписку, – вполголоса говорит Константин Арине.

– Больше похоже на беспорядочное бегство, – соглашается она.

Я не вмешиваюсь в их разговор. Ведь как объяснить, что так выглядят ярость и паника, когда осознание приходит слишком рано.

– Слышите? – спрашивает Константин.

– Нет, – через секунду отвечает Арина, – ничего не слышу.

– Вот и я тоже «ничего». И это странно. Допустим, мы здесь одни, но снаружи не доносится ни уличного гула, ни шума машин, ни птичьего пения. Полная тишина.

Приоткрываю одну из уцелевших дверей и кричу через плечо:

– Лестница свободна!

Мои попутчики оживляются, прибавляют шаг, подбадривают друг друга. Едва не столкнувшись Арина с Кирой одновременно втискиваются в дверной проем.

Михаил и Константин подхватывают под руки Валентину Сергеевну и буквально несут ее над ступеньками. Она слабо сопротивляется:

– Ну, я же не немощная. Я на своих ногах, слава Богу, и голова работает хорошо. Юноши, отпустите меня сейчас же, я спущусь самостоятельно. Знаете, всегда боялась инсульта, что меня парализует, и упаду на руки дочерям.

«Валентина Сергеевна! – мысленно восклицаю я, – ну зачем?! Мы же почти выбрались».

Торопливо объясняю направление:

– Один лестничный пролет, и выходим в коридор. Поворачиваем направо. Метров через 50 по левой стороне будет маленькая дверца – это бывшая кладовая, переделанная под кислородную с соответствующим значком – красный баллон в красном же треугольнике. Сразу за ней – поворот в холл – это Приемный покой. Нам нужна не центральная стеклянная дверь, а боковая – для персонала.

Мы гурьбой вываливаемся в коридор, отделанный белым кафелем, где в качестве светильников потрескивают все те же кварцевые лампы. Несемся по переходу, ориентируясь на дверь со значком «кислород», и упираемся в кучу строительного мусора, подпирающего потолок.

Возглас то ли досады, то ли ненависти бьется о стены. Валентина Сергеевна тяжело опускается на корявый трехногий табурет. Остальные остервенело кидаются разбирать завал, сдирая кожу на руках, размазывая грязь по лицу. Я прислоняюсь лицом к холодному кафелю. «Случайность ты, или проведение? Отчаянно сражаться или покориться? И как же опротивели эти отдающие синевой стены!»

– Не хотите помочь? – резко кидает в мою сторону Константин.

Я качаю головой.

– Почему, – еще сдержанно интересуется он.

– Потому, что мы не знаем, как далеко он тянется.

– Что значит «как далеко»?! – взвивается Арина, – у вас что здесь – бесконечные лабиринты? Откуда вообще мог взяться этот мусор? Такое впечатление, что его сюда специально свозили.

– Может и специально, – не подумав, отвечаю я.

Арина взрывается:

Это – чья-то идиотская шутка?! Квест такой, да?! А в чем собственно проблема, нам нужна открытая дверь? Давайте проверять все подряд.

И она с силой бьет по маленькой дверце, бывшей кладовой. Но, видимо, не рассчитав замах, не ожидая, что комната действительно окажется незапертой, падает в распахнувшуюся глубокую черноту.

Мы слышим только ее истошный крик, видим только судорожно дергающиеся ноги на белой плитке. Хватаем эти ноги и вытаскиваем орущую от ужаса женщину на свет. Она трясет головой, хлопает себя по рукам, пытается стряхнуть с себя нечто не существующее.

– Снимите их с меня!! Снимите!!

Я хватаю ее за плечи, встряхиваю:

– Арина! Арина, посмотри на меня!

И, в конце концов, бью наотмашь по щеке. Арина замолкает, фокусирует на мне взгляд.

– На тебе никого нет, – говорю с нажимом, – так действует вирус. В твоем случае поражена периферическая нервная система, поэтому тебе кажется, что по тебе кто-то ползает. Но, посмотри внимательно, ни на коже, ни под кожей никого нет.

Арина рассматривает свои руки ноги, задирает футболку. Она растеряна. Мне жаль ее. Сейчас через оболочку сильной женщины на меня смотрит ребенок, боящийся темноты и пауков.

– Просто так действует вирус, – повторяю я, – он находит твои самые сильные страхи и выуживает их наружу. В буквальном смысле.

Я так увлеклась, что не сразу осознаю тишину за спиной. Другие члены группы внимательно слушают мои слова и пытаются вникнуть в происходящее.

– Самые сильные страхи, – повторяет Кира.

– В буквальном смысле, – повторяет Константин.

И вот в этот момент из бокового коридора слышатся размеренные тяжелые шаги. «Ой, плохо это. Точно плохо». Тем более что этот боковой коридор отделяет нас, загнанных в тупик от эвакуационного выхода.

– Бежим! – интуитивно решаюсь я, и, не споря, моя группа кидается за мной обратно к лестнице.

Пробегая мимо бокового ответвления, замечаю мужчину невысокого роста, крепкого, одетого в камуфляж. Я не разбираюсь в оружие, но мужчина держит в руке пистолет и, криво усмехаясь, взводит курок. Еще несколько секунд, и нам в спину полетят выстрелы. « Не подведи, моя память. Где-то здесь должен быть спуск в подвал для технических работников». Я толкаю дверь с табличкой «Санитарное отделение». Первыми в темноту ныряют женщины, следом – Михаил. Оглянувшись, замечаю, как стрелок вскидывает руку и прицеливается. Константин, замыкающий нашу колонну, хватает сломанную железную кровать и швыряет в преследователя. Оглушительно вибрирует выстрел. Пуля, едва не задев Константина, рикошетит, влетает следом за спускающимися и ввинчивается Кире в плечо. Девушка вскрикивает. Константин вваливается за мной, захлопывает дверь и накидывает тяжелую щеколду. Мы оказываемся в полной темноте, где слышны лишь всхлипывания, чьи-то чертыхания, а снаружи раздаются мерные удары.

– У меня в часы встроен фонарик, – бормочет Михаил, – маломощный, конечно, но лучше, чем ничего.

Бледный лучик выхватывает из темноты помещение прачечной: выстроенные в ряд стиральные машины, покосившиеся настенные шкафчики, провалившийся диван с потертым дерматином, под потолком – маленькое пыльное окошко. Кто-то нащупывает выключатель и над дверью вспыхивает тусклая, но настоящая лампа накаливания.

Мы подхватываем Киру, укладываем ее на диван. Она стонет тихо в каком-то полусознательном состоянии.

– Что случилось? – спрашивает Константин.

– Рикошет, – отвечаю коротко.

– Не может быть. Там была совсем другая траектория.

Смотрю, как все суетятся вокруг девушки, и меня все устраивает. По крайней мере, о своих страхах они сейчас не помнят. Константин осматривает Киру и поворачивается ко мне:

– Рана достаточно сильно кровоточит. Здесь можно найти что-нибудь, чтобы сделать перевязку?

Мы осматриваем шкафы, находим аптечку скорой помощи.

Давно подмечено, что время – понятие субъективное. Сколько бродим в поисках выхода? Сколько мы сидим в этом подвале? Одинокая лампочка не в состоянии даже полностью осветить дальние углы. А окно под потолком показывает уже привычную серую муть. Мои подопечные устали. Кира лежит на прогнутом диванчике, голова ее покоится на коленях у Арины. Та легонько гладит ее по волосам. В ногах у девушки примостилась Валентина Сергеевна. Женщина дремлет и видит что-то приятное в своих быстротечных снах. Михаил устроился на полу, облокотившись на одну из стиральных машин. Он крутит в руках сломанные армейские часы, а взгляд его блуждает где-то под потолком. Поворачиваюсь к сидящему рядом Константину:

– Я выйду, поищу медикаменты, перевязочный материал и воду.

– Вы уверены, что в коридоре никого нет?

– Звуки прекратились. Вряд ли стрелок сидит и ждет, когда кто-нибудь появится.

Константин равнодушно пожимает плечами.

Я молча поднимаюсь, направляюсь к подвальной двери, откидываю щеколду, выхожу в пустой, отделанный кафелем коридор и плотно прикрываю за собой дверь. Еще некоторое время стою на месте, прислушиваясь. Желающих пойти за мной следом не нашлось. Давящая тишина, густой больничный запах, и синюшное сияние кварцевых ламп сопровождают меня. Иду по коридору. Миновав распахнутую дверцу с нарисованным на ней кислородным баллоном, спокойно ступаю по абсолютно чистым, без намека на строительный мусор, плитам. Поворачиваю в холл и направляюсь к большой стеклянной двери с надписью йокоП йынмёирП. Металлическая ручка легко поддается моему нажатию, и я выныриваю в другой мир.

Ранний июньский вечер. Солнце сияет уже красноватыми отблесками в окнах соседнего здания. Розовые кусты на пике цветения, и ветер разносит их аромат по всему больничному двору. Мне всегда нравился их запах. Устроившись на разбитых ступенях, наблюдаю, как работницы пищеблока, заканчивая рабочий день, возвращают использованную тару. Они смеются, щурятся на вечернее солнце из-под руки, подначивают друг друга шутками. Прямо перед глазами, направляясь к пушистым шапкам цветов, деловито прожужжала пчела. Ее рабочий день тоже заканчивается. К остановке подходит автобус, и несколько женщин, садясь в него, машут мне рукой. Я качаю головой. Я не могу бросить их там, одних. Поколебавшись еще немного, тяну на себя металлическую ручку и вновь оказываюсь в холодном кафельном холле. «Дождитесь меня, розовые кусты».

За время моего недолгого отсутствия в подвальной прачечной многое изменилось. Кира сидит на диване, прижавшись к Валентине Сергеевне, а та, обняв ее и слегка покачивая, напевает колыбельную. Сбившись в кучку, Арина, Константин и Михаил о чем-то совещаются громким шепотом. При моем появлении они замолкают. Так, кто же будет делегатом? Ага, вперед выходит Константин и, нависая надо мной, начинает достаточно сдержанно:

– Мы решили осмотреться, проверить куда дальше ведет этот подвал. Оказалось, никуда. Это – не санитарное отделение, а тупик.

Я молчу.

– Мы решили воспользоваться окошком. Маленькое, конечно, но при желании, даже грузный человек пролезть сможет. Но, оказалось, нет окошка. Это – муляж.

Я молчу.

– Мы сопоставили все странности, и возникла закономерная загадка – что не так с этим зданием?

– Со зданием все в порядке, – отвечаю, глядя ему в глаза, – задай правильный вопрос.

Теперь молчит он. Секунда, две, пять.

– Что-то не так с нами, – наконец решается Константин, уже все понимая, – мы умерли?

– Как такое возможно – не выдерживает Арина, – мы же вот они. Мы ходим, разговариваем, чувствуем. Кира вообще ранена.

– Кира не ранена.

– Что?

Сидящая на диване девушка сдвигает окровавленные повязки, под которыми обнаруживается совершенно невредимое плечо.

– Кира всегда боялась собак, укусов и крови, – продолжаю я, – куда бы ни выстрелили в тот момент, пуля все равно прилетела бы в нее. Здесь вы встретились со своими страхами и победили их. Михаил боялся замкнутого пространства, а вы, Арина – насекомых. Валентина Сергеевна, вы воспитали прекрасных дочерей. Конечно, им будет трудно и больно первое время. Но они привыкнут, научатся жить без вас, сохранят в сердце добрую память. Константин, я не знаю, кем вы были в прошлой жизни, но стрелок – это ваш страх. Впрочем, не важно, кем вы были, важно, что та жизнь уже прошла. Пора двигаться дальше, в другой, я надеюсь, более светлый мир.

– Светлый ли? И существует ли он?

– Существует. Вы – не первая моя группа. Какой он, другой мир, не могу сказать. Но думаю, он – отличная альтернатива нескончаемому блужданию в этих стенах.

Они молчат. Пытаются осознать и принять свалившуюся на них действительность, вспоминают лучшие моменты земной жизни.

– Куда идти? – спрашивает Константин.

– В любую дверь. Теперь каждая из них для вас доступна.

Неспешным, но твердым шагом он направляется к выходу из подвального отделения, тянет ручку на себя…

Последней уходит Валентина Сергеевна. Она оборачивается, грустно улыбается мне:

– А вы, деточка, когда собираетесь завершить свое дело, вы же еще живы?

Дверь за ней закрывается. Я остаюсь одна в тишине. Подрагивает тусклая засаленная лампочка, пахнет сыростью.

– Кто-нибудь, – слышится издалека, – помогите, пожалуйста!

Я срываюсь с места и мчусь на этажи. Дождитесь меня, розовые кусты.