Каменная чаша Апокалипсиса
В 252 году, в сыром полумраке римских катакомб, где факелы отбрасывали дрожащие тени на стены, а запах земли смешивался с дымом, собрались на агапию. Корнилий, с руками, огрубевшими от гонений, поднёс каменную чашу – тяжёлую, с вырезанными узорами: Крест, Лоза, Агнец. Вино в ней, пресуществлённое, из лигурийских виноградников, горело на языке, как память о чём-то вечном. Он возгласил: Beati qui ad cenam nuptiarum Agni vocati sunt! – слова Апокалипсиса, острые, как нож. «Аминь», – выдохнул тот, кто пил, и в тот миг чаша стала больше, чем сосуд: «белый камень» с новым именем, «Кифа» – основа, что не от мира сего.
Евхаристия тех дней была quinta essentia – пятой стихией, дыханием конца времён. В катакомбах, под гнётом империи, Церковь мучеников жила Апокалипсисом: ότι χρόνος οὐκέτι ἔσται – «времени больше не будет» (Апок. 10:6). Каждая чаша, каждый глоток – шаг к брачной Вечере Агнца, где история сгорала, как пергамент в огне. Войны, чума, гонения? «Их приговор почти произнесён», – шептала Ахматова, но ужас был не в них, а в беге времени, что тащил всех к краю.
А потом Церковь поднялась из катакомб, надела златотканые ризы и стала государственной. Евхаристия изменилась: каменные чаши сменились серебром, а апокалиптический жар остыл. Ужас перед историей, тот terror of history, что гнал мучеников к концу времён, уступил место странному желанию – растянуть театр, где актёры спотыкаются, а пьеса давно потеряла смысл. Вместо «времени больше не будет» зазвучало: «пусть длится ещё». Но каменная чаша Корнилия всё помнила – и Лозу, и Агнца, и эхо слов, что не заглушить ни золотом, ни веком.