светом солнца, я сначала с трудом различала силуэт
мужчины, читавшего за деревянным столом в небольшом патио. Он посмотрел на
нас с такой отрешенностью, что мне захотелось убежать. Мужчина неуверенно
встал и молча обнял донью Мерседес, Леона Чирино и Канделярию. Он был
высок и костляв; его седые волосы были подрезаны так коротко, что через
них проступала темнота его черепа.
Я почувствовала странную боль, увидев его руки, и поняла, почему его
прозвали мочо, искалеченным. У него на каждом пальце не хватало по одной
фаланге.
— Фредерико Мюллер находится в моем доме. — тихо сказала донья
Мерседес. — Музия привела его к моей двери.
Лукас Нунец медленно повернулся ко мне. В узком лице мужчины, в его
блестящих глазах была такая сила, что я съежилась.
— Она с ним связана? — строго спросил он, отводя от меня свой жгучий
взгляд.
— Музия никогда в жизни не видела Фредерико Мюллера, — заметила донья
Мерседес. — но она привела его к моей двери.
Лукас Нунец прислонился к стене. — если он в твоем доме, значит я
должен убить его, — произнес он сильным шепотом.
Донья Мерседес и Леон Чирино подхватили его под руки и повели в одну
из комнат.
— Кто он, этот Фредерико Мюллер? — спросила я Канделярию. — и что он
сделал?
— Ну, Музия, — сказала она нетерпеливо. — я всю дорогу рассказывала
тебе о тех ужасных вещах, которые натворил Фредерико Мюллер. — она
взглянула на меня в полном недоумении и недоверчиво покачала головой.
Несмотря на мои настойчивые просьбы повторить рассказ, она больше ничего
не сказала.
Когда мы вернулись домой, вместо того, чтобы отдохнуть в гамаке,
Мерседес Перальта попросила меня и Канделярию зайти к ней в рабочую
комнату. Она зажгла на алтаре семь свечей и, встав за складками голубой
мантии девы, вытащила револьвер.
Я в ужасе очарованно смотрела на то, как она ласкает оружие. Донья
Мерседес улыбнулась мне и вложила револьвер в мои руки. — он не заряжен, —
сказала она. — я разрядила его в день твоего приезда. Я знала, что больше
не нуждаюсь в нем, хотя и не предполагала, что ты вернешь мне его назад. —
она подошла к своему стулу и села, глубоко вздохнув. — этот револьвер
хранился у меня почти тридцать лет, — продолжала она. — я хотела убить из
него Фредерико Мюллера.
— И ты должна сделать это сейчас! — прошипела Канделярия сквозь
стиснутые зубы.
— Я знаю, что делать, — продолжала донья Мерседес, игнорируя ее
замечание. — я буду заботиться о Фредерико Мюллере до тех пор, пока он
жив.
— Великий боже! — вскричала Канделярия. — ты сошла с ума?
Детский взгляд невинной надежды волной нежности заблестел в глазах
доньи Мерседес. Она внимательно оглядела нас и подняла руку, призывая к
молчанию. — ты привела Фредерико Мюллера к моей двери, — сказала она мне.
— и сейчас я знаю, что здесь нечего прощать. Нечего понимать. Он вернулся
для того, чтобы я осознала это. Вот почему я никогда не буду вспоминать о
том, что он сделал. Он умрет, но не сейчас.
25
В доме было несколько пустых комнат, но Фредерико Мюллер спал в узком
алькове за кухней. Туда едва входила раскладушка и ночной столик.
Он категорически отклонил мое предложение съездить с ним в Каракас,
чтобы привезти его вещи. Он сказал, что в настоящее время для него нет
ничего ценного. И все же он был очень признателен, когда по подсказке
доньи Мерседес я купила ему несколько рубашек, пару брюк и туалетные
принадлежности.
Так Фредерико Мюллер стал одним из домочадцев. Донья Мерседес
баловала его. Она потакала ему во всем. Каждое утро и каждый раз после
обеда она лечила его в рабочей комнате. Каждую ночь она давала ему
валериановое зелье, смешанное с ромом.
Фредерико Мюллер никогда не покидал дома. Он проводил все время либо
в гамаке во дворе, либо в разговорах с доньей Мерседес. Канделярия
игнорировала его существование; он поступал так же с ней и со мной.
Однажды Фредерико Мюллер заговорил со мной по-немецки, сначала
неуверенно, с трудом подбирая слова. Но вскоре он приобрел полную полную
уверенность в языке и больше никогда не говорил со мной по-испански. Это
его изменило до неузнаваемости. Словно все его проблемы, какими бы они ни
были, заключались в звучании испанских слов.
Канделярия была сначала слегка удивлена, услышав иностранную речь.
Понемногу она