ночью. Я подошла поближе и внимательно осмотрела ее. Несмотря на
серо-зеленый цвет кожи, который не мог скрыть даже грим, в ней было что-то
живое. Казалось, будто она улыбается своей собственной смерти. Ее тонкий
нос венчали круглые очки без стекол. Яркие выкрашенные губы были
полуоткрыты, обнажая прекрасные белые зубы. Ее длинное тело было завернуто
в мантию, отделанную белым. На подставке лежала красно-черная деревянная
маска дьявола, украшенная двумя угрожающе вывернутыми рогами барана.
— Она была очень красива и очень дорога для меня, — сказал мужчина,
расправляя складку на мантии.
— Невероятно, как она еще красива, — согласилась я с ним. Боясь, что
он перестанет говорить со мной, я не стала задавать ему вопросы.
С волнением продолжая расправлять красную мантию, он подробно
рассказал мне о том, как они выкопали ее из могилы на кладбище вблизи
Курмины и принесли в его дом.
Внезапно он взглянул на меня и понял, что я здесь посторонняя. Он
осмотрел меня с любопытством.
— Ох, милая моя! Ну что я за хозяин? — воскликнул он. — я все говорю
и говорю, а еще не предложил тебе ни еды, ни питья. — он взял меня за руку
и представился: — я — Лоренцо Паз.
Я хотела сказать ему, что мне кусок в горло не полезет, но он быстро
провел меня через узкий проход на кухню.
Здесь у керосиновой плиты хозяйничала Мерседес Перальта. Она
размешивала какую-то стряпню из лекарственных растений, которые принесла с
собой. — ты лучше похорони ее поскорее, Лоренцо, — сказала она. — не надо
слишком долго держать ее над землей.
— Она еще хороша, — уверял ее мужчина. — я уверен, ее муж отвалил
солидный куш тем, кто бальзамировал ее в Курмине. Для большей надежности я
посыпал гроб негашеной известью, а ее тело обернул в ткань, пропитанную
керосином и креозолом. — он умоляюще посмотрел на целительницу. — я должен
быть уверен, что ее дух последует за нами.
Кивнув, донья Мерседес продолжала мешать свою стряпню.
Лоренцо Паз наполнил ромом две эмалированные кружки. Он подал одну
мне, а другую — донье Мерседес. — мы похороним ее, как только она остынет,
— пообещал он и вышел в другую комнату.
— Кем была эта мертвая женщина? — спросила я донью Мерседес и села на
кипу сухих пальмовых листьев, сложенных у стены.
— Для тех, кто тратит большую часть своего времени на изучение людей,
ты не очень наблюдательна, — заметила она, мягко улыбаясь. — я указывала
тебе на нее несколько раз прежде. Она была женой фармацевта.
— Шведка? — ошеломлено спросила я. — но почему?.. — конец моей фразы
потонул в шумном хохоте мужчин в соседней комнате.
— Я думаю, они узнали, что ты была той, кто держал фонарь прошлой
ночью, — сказала донья Мерседес и вышла в другую комнату посмеяться вместе
с мужчинами.
Непривычная к спиртному, я почувствовала, что фактически засыпаю.
Голоса мужчин, их смех, а несколько позже ритмичный стук молотка
доносились до меня как будто издалека.
12
Ближе к вечеру мужчины ушли с гробом на кладбище, а я и донья
Мерседес отправились в деревню.
— Интересно, где все люди? — спросила я. Кроме девчушки, стоявшей у
дверей с голым карапузом на спине, и нескольких собак, лежавших в тени
домов, на площади никого не было.
— На кладбище, — сказала донья Мерседес, направляясь через площадь к
церкви. — сегодня день поминовения умерших. Люди приводят в порядок могилы
своих покойных родственников и молятся за них.
Внутри церкви было прохладно и сумрачно. Последние нити солнечного
света, дробясь цветными стеклами узких окон, падали вниз, освещая статуи
святых в стенных нишах. Распятие в натуральную величину, с разорванной,
вывернутой плотью и упавшей, кровоточащей головой, освещенной ярким
светом, возвышалось на алтаре. Справа от распятия стояла статуя счастливой
девы из Коромото, облаченной в голубую бархатную накидку с вышитыми
звездами. Слева был косоглазый образ святого иоанна, в узкополой шляпе и в
красном фланелевом плаще, порванном и пыльном, небрежно наброшенном на его
плечи.
Донья Мерседес потушила пламя семи свечей, горевших на алтаре,
положила их в свою корзину и зажгла семь новых. Она закрыла глаза и,
сложив руки, прочла длинную молитву.
Солнце едва мерцало за холмами, когда мы вышли из церкви. Малиновые и
оранжевые облака, украшенные закатом, медленно тянулись к морю