— иди и принеси мой жакет. Ветер дует как раз с тех холмов,
где живут твои родичи. — она встала и, опираясь на мою руку, прошла во
двор. — сегодня Канделярия удивлена тобой, — по секрету сообщила она мне.
— у нее полным-полно восхитительных причуд. Если бы ты знала хотя бы
половину из них, ты, вероятно, упала бы в обморок от потрясения. — донья
Мерседес засмеялась легко, как ребенок, скрывающий чей-то секрет.
9
Смех, хриплые голоса и звуки музыки из игрального автомата вырывались
из небольших ресторанов и баров, которые в ряд выстроились на улице,
ведущей из Курмины. За заправочной станцией на обочинах дороги появились
крупные деревья. Переплетая свои ветви в форме арок, они создавали
неестественную картину, возможную, казалось бы, только во сне.
Мы проезжали мимо одиноких лачуг, сделанных из тростника и обмазанных
илом. Все они имели узкую дверь, несколько окон и соломенную крышу.
Некоторые из них были побелены, другие сохраняли грязно-песочный цвет. Под
крышами, в непригодных более горшках и консервных банках, висели цветы,
большей частью герань. Величавые деревья, пылающие золотым и
кроваво-красным цветением, затемняли тщательно убранные дворы, где женщины
стирали белье в пластмассовых тазах или развешивали его на кустах для
просушки. Некоторые приветствовали нас улыбками, другие — еле заметным
кивком головы. Дважды мы останавливались у придорожных лотков, где дети
продавали фрукты и овощи со своих огородов.
Канделярия, усевшись на заднем сидении моего джипа, указывала мне
направление. Мы проехали скопление хижин на окраине небольшого городка и
через минуту очутились в полосе тумана. Он был так плотен, что я едва
могла видеть конец капота машины.
— О, господи, — начала молиться Канделярия, — спустись и помоги нам
выбраться из этого дьявольского тумана. Прошу тебя, святая Мария, матерь
божья, приди и защити нас. Блаженный святой Антоний, милосердная святая
Тереза, божественный дух святой, поспешите к нам на помощь.
— Лучше брось это, Канделярия, — вмешалась донья Мерседес. — что,
если святые на самом деле услышат тебя и ответят на твою мольбу? Как мы
разместим их всех в этой машине?
Канделярия рассмеялась и тут же запела песню. Снова и снова она
повторяла несколько первых фраз арии из итальянской оперы.
— Тебе нравится? — спросила она меня, поймав в зеркале заднего обзора
мой удивленный взгляд. — этому меня научил мой отец. Он итальянец. Ему
нравится опера, и он учил меня ариям Верди, Пуччини и прочих.
Я взглянула на донью Мерседес, ища подтверждения, но она спала,
откинувшись на сидении.
— Это правда, — настаивала Канделярия, затем она пропела еще
несколько строк из другой оперы.
— Как, ты их знаешь? — спросила она после того, как я правильно
угадала названия опер, отрывки из которых она напевала. — твой папа тоже
был итальянцем?
— Нет, — засмеялась я. — он немец. На самом деле я ничего не смыслю в
опере, — призналась я. — единственно, что в меня пытались вдолбить — это
то, что Бетховен почти полубог. Каждое воскресенье, покуда я жила дома,
мой отец играл симфонии Бетховена.
Туман поднялся так же быстро, как и появился, открывая цепь за цепью
голубоватые горные пики. Казалось, что они протянулись в бесконечность,
поперек пустоты воздуха и света. Следуя указаниям Канделярии, я свернула
на узкую грунтовую дорогу, ширины которой едва хватило для моего джипа.
— Это здесь, — взволнованно закричала она, указывая на двухэтажный
дом в конце улочки. Побеленные стены пожелтели от времени, а красная
черепица посерела и обросла мхом. Я остановилась, и мы вышли из машины.
В окне второго этажа показался старик, одетый в потертую майку. Он
махнул нам рукой, затем исчез, и его громкий возбужденный голос зазвенел в
тишине дома: — Рорэма! Ведьмы прикатили!
Едва мы дошли до парадной двери, как маленькая морщинистая женщина
выбежала приветствовать нас. Улыбаясь, она обняла Канделярию, а затем и
донью Мерседес.
— Это моя мать, — гордо сказала Канделярия. — ее зовут Рорэма.
После некоторых колебаний Рорэма обняла и меня. Она была одета в
длинное черное платье. Удивительны были ее черные густые волосы и
блестящие глаза птицы. Она провела нас через темный вестибюль, где неяркий
огонек освещал образ святого иосифа, и, сияя от удовольствия,