мягкую тяжесть
прозрачного пространства.
— Господи!.. — воскликнул я, — это твоя рука, Наташа!..
Как я хочу тебя видеть, милая… Не ощущать, а видеть!.. Живую
и близкую…
— Я тоже этого хочу, Сережа, — и Наташа заплакала,
словно тайком, но всхлипы, теплые всхлипы выдавали ее.
— Не плачь… Зачем же ты меня расстраиваешь… Не плачь,
— умолял я и слышал все же всхлипы.
— Боже мой! Сережа!.. — всхлипывала Наташа. — Я ничего
не понимаю, и мне опять становится страшно…
— Не бойся, ничего не бойся. Я же рядом, иди, я обниму
тебя…
Я стоял, не в состоянии сделать хотя бы полшага навстречу
Наташе!
— Что это?! — воскликнул я, обнимая Наташу.
— Это малыш, — прошептала она.
— Малыш… — ласково повторил я.
— Да… — мягко всхлипнув, отозвалась Наташа у моего
плеча.
— Но он… — только и сказал я.
— Это девочка, наша девочка, Сережа…
— Это… моя дочь?…
— Да… Она сейчас уютно спит.
— Дай… Я подержу ее…
Мое дыхание прерывалось от счастья: отец… я отец…
Я держал на своих руках, в целом свете, единственного
ребенка! Моя душа отливала золотистым блеском радости, и моему
сердцу стало очень жарко в груди, оно будто ласкалось к
невидимой девочке…
— Как ты ее назвала? — тихо и нежно спросил я. Наташа не
отозвалась, и я испугался!.. 'Что же я буду делать с невидимой
девочкой, она погибнет!..'
— Наташа! — снова громко и взволнованно позвал я.
— Тише, — послышалось рядом, — ты разбудишь малышку.
— Почему ты молчала, Наташа?
— Я еще не назвала нашу девочку.
— Можно назвать ее мне? — шепотом попросил я.
— Мне это будет приятно.
— Так пусть же торжествует все на свете… Я назову ее
Сабина, можно?..
— Сабина… — повторила Наташа.
— Ты недовольна? Коль нет — скажи.
— Нет… Напротив. Мое все то, что и твое. Я рада.
— Приблизь ко мне свои губы, Наташа. Я тебя поцелую.
— И я тебя тоже поцелую… Вот мои губы, Сережа…
— Семья моя, родные вы мои, — я обнял Наташу, стараясь
не разбудить малышку Сабину, мою доченьку, и я целовал, целовал
невидимое, но родное: Господи… Господи… Господи…
Уроки созерцания
Пока мое в движенье тело: могу трусливым быть и смелым,
могу один ходить, с толпой, — но только не самим собой! Пока в
движенье только я, с последней мысли острия, вспорхнув, — я к
образам причислен, — тогда я только вижу мысли! Пока мое в
движенье тело — я нахожусь своем без дела!.. Бездвижно тело,
— бытия простор! — В движенье только я!..
Карабкаются в гору мысли, — до неба дотянуться б им!..
Порой над пропастью зависнут, а там, внизу — бездонный дым. А
там, внизу — простор безумства, без крыльев — смерть… Я так
раним. По краю ходят мысли, чувства. Но только б не сорваться
им!..
Осторожно — чувства пламенные… Суть надежно — чувства
каменные! Их слагают только праведники, воздвигают, будто
памятники! Безмятежно, все они вдалеке… Сердцу нежно и душа
налегке!
Приму себя за постоянство, опорной точкой бытия, и
размышлениям пространства молитвенно придамся я… И то, что
было неподвластно, недосягаемо извне: понятно будет мне и ясно.
Все под рукою, как во сне…
Весь, беззвучно, предаюсь я пению! Осветляют душу только
тьмой. Поклоняюсь только вдохновению: каждый выдох, вдох —
учитель мой… Чтобы распознать просторы гения, осознавши
скованность свою, для души беру уроки пения: душу в целый
космос распою!
Невежество я в людях презираю, бесстрастен к проявленьям
чувств людских, но я с великой нежностью взираю на их тела, на
все одежды их… За что себя мы привязали к телу? — Желания
огромно разогрев, которые так часто оголтело, не исполняясь,
будят жадный гнев!.. Желания, как стая волчья, — страсти! —
Мы наслаждаться чувствами хотим!.. Голодного желанья лязг —
порождено лишь телом, — только им… Такие вот невежества
приметы, — желанные телесные тиски! Я в людях презираю только
это, бесстрастен к проявленьям чувств людских!.. Но как
прекрасны тело и одежды! — Они, как воплощенье Божества! И я
на них гляжу бесстрастно, нежно, как на судьбу земного
естества…
Ты властительно — терпенье! Топчут пусть тебя они: то ли
люди, то ли тени, только ты их не гони! Расстелись