полусапожки на голые ноги, белое
короткое платьице и легкая куртка нараспашку. Девочка то и дело
подтягивалась на цыпочках, ухватив парня за шею, жадно целуя
его в губы. Я незаметно для себя приостановился. Многие,
вышедшие из троллейбуса пассажиры, тоже приостановились. Парень
грубо обшаривал груди у девочки. Он залезал обеими руками под
ее платье, и его руки крепко прижимали девочку, а она будто
пыталась слабенько вырваться из его рук.
— Проститутка! — выкрикнула и отплюнулась толстая бабка.
— Надо милицию вызвать, — начала убеждать толпу солидная
женщина лет пятидесяти.
Все женщины переговаривались и спорили между собою, только
несколько мужчин даже будто одобрительно обменивались улыбками
и короткими репликами.
— Ну, дает!
— Да-а!
'Вот она — расслабленность! — вначале подумал я. —
Может, это и есть человеко-ветреное состояние? Да нет! Скорее,
его отголосок!' — рассуждал я про себя. Мне даже захотелось
так же вот, сию минуту, свободно и непринужденно жить, как эти
парень и девочка. Нет. Я не приветствовал их поступок! Скорее,
наоборот: считал его аморальным! Но в сокровенной глубине души,
там, где никого, кроме меня, я был солидарен этому состоянию
легкой ветрености!
Может быть, и в самом деле надо, хотя бы иногда, хотя бы
на мгновение, но срываться с цепи предопределенности? Не для
этой ли цели существовали кулачные бои когда-то?!
Интересное дело: в кинотеатре мы специально собираемся и
смотрим такие эротические сцены! А здесь, на площади, — этого
делать нельзя! Почему?.. На экране кинотеатра можно, а на
экране жизни — нельзя?! Где тут разврат: в кинозале или здесь,
на остановке? Там специально отснято на пленку и специально
смотрится, не разврат ли это? А здесь не специально, все
естественно, но мы возмущены! Почему мы не вызываем милицию,
чтобы арестовать кадры кинофильма, почему мы не вызываем
милицию, чтобы арестовать двух сношающихся на улице собак?..
Человек — не собака?! Верно! Он предпочитает гнусно скрывать
свое нутро, а собака — нет!
Учительница делает замечание ученику, чтобы тот не
приставал к однокласснице.
'И все-таки, я не отказался бы испытать подобное, хотя бы
ради укрепления духа своего…' — подумал я и вдохновенно
зашагал в свой кинотеатр…
— Доброе утречко, Сергей Александрович! — услышал я
голос уборщицы Марины Ивановны, поднимаясь по ступенькам
кинотеатра.
Я остановился и повернулся лицом на голос. Марина
Ивановна, озорно улыбаясь, видимо, только что шла из-за угла
кинотеатра, а может, и поджидала меня. В одной руке у нее было
мусорное ведро, из которого густо торчали горлышки бутылок, а в
другой — широкая лопата для уборки снега.
— Здравствуйте, Марина Ивановна! — почтительно улыбаясь,
приветствовал я. Марина Ивановна подошла ко мне как можно
ближе. Росточка она была небольшого, я возвышался над нею
головы на полторы!
Как бы поглядывая мне в глаза исподволь и, как всегда, —
осматриваясь по сторонам, она поведала мне новости.
— Сергей Александрович! — начала она и сделала
таинственную паузу.
— Да, — сказал я. — Что случилось?
— Вы знаете, Лидия Ивановна вчера те доски, ну вы
помните, что я прятала под лестницей, — утащила домой!.. Вот
как!..
— Да?! — сказал я с видом, будто ничего не понял.
— Ага! Я сама видела. На почту как раз шла! —
подтвердила Марина Ивановна и приняла гордый вид человека,
бдительно озабоченного за имущество кинотеатра, верного
соратника.
Она вообще очень любила докладывать, доносить на
кого-нибудь. Я никогда не воспринимал ее всерьез, на что она
обижалась, но всегда аккуратно выслушивал, потому что к чему
сокрушать старого человека!
Отними у Марины Ивановны эту способность, мягко говоря,
подсказывать, кто и что сделал, так она же будет невзрачной,
бесцветной старушонкой, как тысячи других, а так, пожалуйста,
светится вся, торжествует, и сейчас видно, как настроилась
услышать мой гнев. Словом, живет человек, и не безынтересно,
зачем же отнимать у него смысл существования!
Но гнева не последовало.
— Я ей разрешил, — спокойно сказал.
— Да-а?.. — то ли спросила, чтобы убедиться в моих
словах, то ли просто машинально подтвердила сама себе вслух
Марина Ивановна,