— А я не в силах продвигаться дальше вперед без тебя,
Наташа!
— Твоя любовь тяжелеет во мне, и мои шаги все труднее и
труднее… — сказала она.
Мы стояли друг против друга, словно сошлись в поединке
любви. В поединке, где сбудется победителем — целое… Я
целовал Наташу.
— Я уведу тебя туда, где мы не будем нужны друг другу,
родная, — шептал я, — уходи от меня, я принесу тебе гибель!
— Теперь уже ничего не страшно, — ласкалась Наташа, — у
нас будет малыш…
— Так это было на самом деле?! — восторжествовал я.
— Я не знаю, но я очень этого хотела!
— И ты ничего не помнишь? Наташа!
— Комната, река… Серебристые блики, — сказала она, —
целый ворох серебристых бликов на потолке!..
Там, где Бог!
На следующий день была суббота, и мы с Викой решили тайком
сходить в церковь. Это она вытащила меня, убедила, девчонка!
— А вдруг там и правда дежурят доносчики?! —
сопротивлялся я. — Ты представляешь себе, что будет?
— Это в тебе уже бес блуждает, — ужасалась Вика, она все
больше верила в Бога и даже начинала соблюдать посты.
— Если узнает райком партии — я пропал!
Меня снимут с работы, — паниковал я. — Клеймо навсегда!
— Значит, судьба, — убеждала она. — Господи прости, эти
атеисты! Тебе зачтется…
Видимо, мое детство, воспитанное верой, победило во мне
сомнения, и я согласился. И я видел, как Вика была счастлива…
У нас в городе остался только один собор. С одной стороны
его проходила трамвайная линия, а со всех остальных теснился
Центральный рынок. Страшно представить себе бездуховность
такого огромного города! Это все равно, что закрыть все
библиотеки и оставить лишь одну, которую придется посещать
спешно, тайком. Воистину страшны времена, когда бездуховность
считается нормой! У нас в городе был громадный златоглавый
храм, и его не стало. И теперь, на той светоносной площади, где
он величественно возвышался, поставили крохотный памятник
безликому всаднику на коне… И еще были храмы…
Мы с Викой только входили во двор собора, как на нас
ринулись со всех сторон стоявшие по обе стороны распахнутых
железных ворот бабушки в косынках, женщина с изуродованным
синяками лицом, все они просили милостыню. В кармане у меня
оказалась целая кучка звенящих пятнадцатикопеечных монет (вчера
я не дозвонился по междугородке из автомата). Я все их раздал.
И тут я увидел, как скользнула по паперти и скрылась в
церкви знакомая мне фигура! Я мог спорить с кем угодно, — она
появилась ниоткуда! Появилась, как святая, которую увидел
только я… 'Господи!.. Так это… Это же… Наташа!' —
выкрикнул я про себя.
— Ты что остановился? — дернула меня за руку Вика, и я
очнулся от счастливого беспамятства!..
Мое замешательство длилось несколько мгновений, но теперь
я ринулся в церковь, ринулся в нее, потому что туда меня
поманила Наташа, и я почувствовал, что во мне, как в детстве,
вспыхнула и таинственно расцвела вера в Бога.
— Сережа, — одернула меня Вика, — это же неприлично!
— Что? — на ходу, едва расслышав ее голос, отозвался я.
— Неприлично. То ты останавливаешься, то ты бежишь, как
угорелый! Это в тебе все-таки бес резвится!
Я окончательно пришел в себя, и далее мы пошли с Викой
нога в ногу, медленно. У паперти Вика достала из газетки
аккуратно сложенную косынку нежно-голубого цвета и надела ее
себе на голову.
— Завяжи, — попросила она меня.
Я завязал косынку, в глазах у Вики царили искорки. Она
давно уже уговаривала меня пойти в храм, и наконец, ее
могущественная мечта сегодня сбывалась…
Вика повернулась к собору лицом, перекрестилась на него и
поклонилась ему. Я забыл обо всем на свете! Где-то в туманном
далеке памяти растаял райком партии и кинотеатр, словно их не
было никогда на свете! И мурашками покрылось мое тело, и сухие,
горячие ручейки растекались по нему, от величия и древности, от
светлого волшебства этого замысловатого движения руки.
Движения, которое пришло ко мне в детстве вместе с тем, как я
научился держать ложку… Я тоже перекрестился.
… Повсюду витал проникновенный запах горящих свечей и
дымный аромат ладана. Людей было много, но дышалось —
нараспашку! Ни малейшей теснинки в душе! Мы купили по три
небольших