К примеру, у девочки, хочет она того или нет, в
конце концов — вырастают груди… Если вы будете намеренно
исправлять свой лексикон, в данном случае слово 'хочу' заменять
на слово 'думаю', то это слово 'думаю' будет у вас выглядеть
как слово 'хочу', между 'думаю' и 'хочу' появится лишь разница
в произношении.
— Почему же, Саша?
— А потому что внутренне это будет звучать примерно так:
'я хочу заменить слово 'хочу' на слово 'думаю'! В основе
остается 'хочу'. Вы понимаете, остается 'хочу'!
— Хорошо!.. А если эта внутренняя установка прозвучит
по-другому. Скажем так: 'я думаю заменить слово 'хочу' на слово
'думаю'. Тогда как?
— Но это же будет только самообман, и не более того!
— Почему же? — возразил я.
— Потому, что если вы волевым решением, а не внутренней
естественной потребностью заменяете слово 'хочу' на слово
'думаю', то это будет актом воли вашей, а значит, вы все равно
обязательно подразумеваете слово 'хочу'. Это как мальчик,
который желает, чтобы у него отросли груди!..
— Да, — сказал я, — такому мальчику прежде всего надо
стать девочкой, и груди отрастут сами собой!
— Ну, вот вы и поняли меня, — обрадовался Корщиков.
— Значит, все-таки — испытания?! — спросил я.
— Ничего не поделаешь! — ответил он.
— А вы знаете, я теперь догадываюсь, откуда у Ани такая
острота восприятия слова! — сказал я. — Разговаривая с вами
— это понять немудрено!
Но Корщиков не ответил на эти слова похвалы… На диване
зашевелился спящий до сего времени мальчик. Саша подошел к
нему, присел на краешек дивана и погладил сынишку по его
крупной голове. Мальчик открыл глаза и тут же уселся молча на
диване. Его отец ловко, одной рукой натянул ему трусы. Потом он
положил возле сына стопку книг и снова вернулся к окну.
Усаживаясь на все тот же этажерчатый стул, Корщиков спросил у
меня:
— Не правда ли, очень крупная голова?
— Да, я об этом подумал, еще как только вошел сюда, в
комнату, и меня это удивило… В самом деле, отчего такая
крупная голова?.. Наверное, ваш сын вырастет очень умным
человеком?
— Может быть, — сказал Корщиков и слегка усмехнулся,
как-то очень доверчиво.
Мальчик старательно перелистывал книги, ощупывал и
рассматривал их страницы. Он совершенно не обращал на нас
никакого внимания.
— Да, — словно опомнился Корщиков, — только вы, —
обратился он ко мне, — не думайте о своей исключительности
относительно испытаний!.. Все человечество, каждый человек,
животное, птица, дерево, травинка, звезда, пылинка, — несут
тяжкое бремя своих испытаний, необходимых только им в их
посвящении. Все, абсолютно все и все посвящаются в истину,
медленно или быстро — не имеет значения, но посвящаются!
— Тогда, — удивился я, — к чему меня было предупреждать
об испытаниях, если испытания — присущи всему и всем на свете?
— Маг, — сказал Корщиков, — тем и отличается от
про-фана, что он, Маг, нарабатывает опыт путем осознанным,
направленным, а профан, в том числе и ученый профан,
нарабатывает опыт бессознательно, методом проб и ошибок, в
лучшем случае интуитивно! Такое посвящение — тоже посвящение,
но довольно медлительное, хотя и естественное. Оно, порою,
растягивается на баснословное количество воплощений, смертей и
жизней!.. Вы хотите остаться профаном? — спросил Корщиков.
— Нет. Конечно же нет, — ответил утвердительно я.
— Папа, я хочу молока, — неожиданно отозвался мальчик на
диване.
— Я сейчас, малыш, — тут же отреагировал на просьбу сына
Корщиков. — Извините, я только подогрею ему молока, — сказал
он мне.
Вскоре малыш пил свое молоко вприкуску с магазинным
сухарем и поглядывал на меня, а я спросил у Корщикова:
— А почему именно я?
— Вы хотите сказать: почему именно вы удостаиваетесь в
Посвящении осознанном? — пояснил Корщиков.
— Да, я имел в виду это.
— Как я уже сказал вам, что исключительности у вас нет,
как нет ее ни у чего и ни у кого на свете! Все и все
посвящаются в истину…
— И все-таки, почему же именно я? — повторил я вопрос.
— Почему именно вы?
— Да, да, почему? — я теперь смотрел Корщикову в глаза.
— В этой вашей инкарнации, — сказал он, — в сегодняшнем
воплощении, ваше Посвящение