Занялся Востоком. Сам себя выходил. Только
вот рука осталась отпечатком той трагедии…
— Ясно, — задумчиво произнес я.
Аня предложила мне чаю. И тут меня словно осенило. Я
вспомнил, что Вика приобрела книгу 'Возрожден ли мистицизм?' у
человека тоже в очках, одно стекло — треснутое… Хотя,
успокоил я себя, мало ли на свете треснутых очков!
* Часть третья И ВОТ *
В гостях
Дом 33 по улице Ленина… Я поднялся на второй этаж и тут
же поморщился: нет ничего противнее запаха сырого белья,
перемешанного с запахом борща! Общежитие…
Изо всех щелей на меня обрушились стуки, крики, хохот. Вот
и комната 22. Она оказалась в самом конце коридора. Я торопливо
постучал в белую замусоленную дверь, мне хотелось поскорее
скрыться за этой дверью. Я до ужаса ненавижу общежития! Я
всегда избегаю долго в них находиться. Все общежития у меня
ассоциируются с какой-то заразой, уж лучше снимать квартиру…
Общежитие — это же унижение, уничтожение самостоятельности,
творчества и человеческой личности! Здесь как нигде и никогда к
тебе лезут изо всех щелей, и ты можешь лезть в каждую щель, и
попробуй только закрой свою щель, не пусти! Ты станешь уже не
общим, и тогда… Ты сам уйдешь из общежития… Но это еще
полбеды! Из общежития можно уйти.. А вот если целая страна
является общежитием?! Планета?
Как назло, мне не открывали. Пришлось постучать еще и еще
раз. Я прислушался: за дверью послышалось то ли шарканье, то ли
возня… Я не выдержал и крикнул прямо в дверь:
— Саша, Корщиков! Это я — Сережа Истина, вчерашний
знакомый, — и я снова прислушался.
Щелкнул замок, дверь приоткрылась, послышался голос
Корщикова:
— Заходите.
— Что так долго? — спросил я. Мне хотелось спросить
весело, но у меня вышло громко и грустно. Тяжело перестраивать
свое настроение в единый момент, а надо бы научиться! В
общежитии без этого — не выжить!
— Т-с-с… Я задремал, — сказал Корщиков шепотом, —
сынишка еще спит, пожалуйста, тише…
Я протиснулся в комнату. Саша оказался передо мной в одних
плавках. Он осторожно прикрыл дверь и предложил:
— Проходите сюда, э-э, нет, лучше туда, в кресло у окна.
А я сейчас только умоюсь.
Кресло слегка поскрипывало, я приютился в нем потихоньку и
наконец-таки вдохнул свежего воздуха из открытого окна:
на-дышавшись, огляделся по сторонам. За разноцветной шторой у
входной двери шипела вода, а здесь, неподалеку от меня, на
распахнутом диване спал мальчик лет четырех с очень крупной,
как мне показалось, головой.
Вскоре из-за шторы появился раскрасневшийся Корщиков. Он
надел трико, порылся в книжном шкафу и, достав оттуда черный
пакет, протянул его мне.
— Вот, это Владимир Шмаков. Если не трудно, отпечатайте,
пожалуйста, экземпляр и для Ани, — попросил он.
— Конечно, отпечатаю, — сказал я и, приняв пакет,
спросил. — Когда мне вернуть эти негативы?
— Ну, я думаю, недели три хватит, чтобы все отпечатать?..
— то ли рассуждая вслух, то ли спрашивая, сказал Корщиков.
— Постараюсь уложиться, — заинтересованно определил я и
добавил, — хотя работы немало!.. Сколько всего страниц? —
заглядывая внутрь черного пакета, спросил я.
— Чуть более пятисот, — ответил Саша и сел напротив меня
на довольно расшатанный, жиденький, как этажерка, стул.
Мы заговорили врастяжку, с паузами, будто на разных
языках, как бы прислушиваясь к незримому переводчику, сидящему
между нами. Таинственные паузы вкрадывались в наш диалог, эти
паузы я тоже осмысливал, и даже, мне показалось, осмысливал не
меньше, чем сами слова Корщикова.
Я отложил черный пакет в сторону, на подоконник. Пауза
продолжала висеть между мною и Сашей.
— Отвратительное место общежитие, не правда ли? — сказал
Корщиков.
— Я бы сказал даже — мерзкое, — ответил я.
— Да, но, как бы оно плохо ни было, а только чем ни хуже,
тем лучше, — удивил меня Корщиков.
— Вы сказали: чем ни хуже, тем лучше? — переспросил я.
— Да, — подтвердил он.
— Но, тогда, Саша, позвольте вас не понять!
— Сосредоточиваться в безветрии, тишине и покое, — это
хорошо! — сказал Корщиков. — Но это такое непрочное умение!
От малейшего шороха может рассыпаться… Куда сложнее
застолбить свое внимание на чем-либо среди отвлекающей