Хенаро, и она должна быть выполнена, — сказал он твердым
но дружелюбным тоном.
— Но какое отношение имеет ко мне дон Хенаро? — Может быть сегодня ты
это обнаружишь.
Я упрашивал дона Хуана, чтобы он вывел меня из этого невыносимого
положения и объяснил все эти загадочные слова. Он засмеялся, похлопал меня
по груди и пошутил насчет мексиканского грузчика, у которого огромные
грудные мускулы, но он не может выполнять тяжелой физической работы потому,
что его спина слаба.
— Следи за теми мышцами, — сказал он. — они должны быть не просто для
вида.
— Мои мышцы не имеют никакого отношения к тому, что ты говоришь, —
сказал я в скверном настроении.
— Имеют, — ответил он. — тело должно быть совершенством до того, как
воля станет действующей единицей.
Дон Хуан опять отклонил направление моих расспросов. Я чувствовал
беспокойство и раздражение. Поднявшись, я пошел на кухню и попил воды. Дон
Хуан последовал за мной и предложил мне попрактиковаться в воспроизведении
крика животного, которому дон Хенаро обучил меня. Мы пошли за дом, я сел на
поленницу дров и ушел в воспроизведение этого крика. Дон Хуан сделал
несколько поправок и дал мне несколько указаний относительно моего дыхания.
Конечным результатом было состояние полной физической релаксации.
Мы вернулись на веранду и сели опять. Я сказал ему, что иногда чувствую
раздражение к самому себе из-за того, что я так беспомощен.
— Ничего нет неправильного в чувстве собственной беспомощности, —
сказал он. — все мы больше всего знакомы с ним. Вспомни, что мы провели
целую вечность как беспомощные младенцы. Я уже говорил тебе, что в этот
самый момент ты похож на младенца, который не может вылезти сам из колыбели
и уж тем более действовать самостоятельно. Хенаро вынимает тебя из твоей
колыбели, скажем, беря тебя на руки. Но ребенок хочет действовать, а
поскольку он не может, он жалуется на жизнь. В этом нет ничего плохого, но
индульгировать, протестуя и жалуясь — это совсем другое дело.
Он потребовал,чтобы я держался расслабленно и чтобы я задавал ему
некоторое время вопросы до тех пор, пока не буду в лучшем состоянии ума.
На мгновение я потерялся и не мог решить, что спросить. Дон Хуан
развернул соломенную циновку и сказал, чтобы я сел на нее. Затем он наполнил
водой большую тыквенную флягу и положил ее в переносную сетку. Казалось, он
готовился к путешествию. Он уселся опять и движением бровей велел мне
задавать вопросы.
Я попросил его еще раз рассказать о бабочке. Он бросил на меня
изучающий взгляд и усмехнулся.
— Это олли, — сказал он. — ты знаешь это. — Но что такое олли? —
спросил я. — что это в действительности? — Невозможно сказать, чем в
действительности является олли. Точно также, как невозможно сказать, чем
точно является дерево.
— Дерево — это живой организм, — сказал я. — Мне это говорит немного, —
сказал он. — я могу сказать также, что олли это сила, напряжение, я уже
говорил тебе это. Но это мало что тебе сказало об олли. Точно также, как в
случае с деревом, узнать, что такое олли, значит воспринять его. Несколько
лет я старался подготовить тебя к монументальной встрече с олли. Ты,
возможно, не понимаешь этого, но тебе потребовалось несколько лет подготовки
для того, чтобы встретиться с деревом. Встретиться с олли — это то же самое.
Учитель должен знакомить своего ученика с олли мало-помалу, крупица за
крупицей. Ты с годами накопил большой запас знаний об этом и теперь ты
способен собрать это знание вместе, чтобы ввести в свой опыт олли также, как
ввел в свой опыт дерево.
— У меня нет ни малейшего понятия, что я делаю это, дон Хуан.
— Твой рассудок не осознает этого, потому что он не может принять
возможность олли, начнем с этого. К счастью, совсем не разум собирает олли
вместе. Это делает тело. Ты воспринял олли в большой степени и много раз.
Каждое из этих восприятий откладывалось в твоем теле. Суммой всех этих
кусочков является олли. Я не знаю никакого другого способа описать его.
Я сказал, что не могу осознать, как это мое тело действует само по
себе, как если бы это было существо, отдельное от моего рассудка.
— Они не разделены, но мы их сделали такими, — сказал он. — наш
рассудок мелочен, и он всегда в разногласии с нашим телом. Это, конечно,
только