одежды.
Я нетерпеливо попросил дон Хуана рассказать мне побольше о
трансформациях его бенефактора. Он сказал, что кое-кто научил его тому, как
извлекать эти трансформации, но для того, чтобы объяснить это кому-либо
другому, ему придется частично обратиться к другим историям.
— А как нагваль Хулиан выглядел, когда не трансформировал себя? —
спросил я.
— Надо отметить, что до того как он стал нагвалем, он был очень
стройным и мускулистым, — сказал дон Хуан. — У него были черные, густые и
вьющиеся волосы, длинный, тонкий нос, сильные, белые и крупные зубы,
овальное лицо, мужественный рот и темно-коричневые глаза. Рост-пять футов
и восемь дюймов (172, 2 см). Он не был индейцем, не был смуглым
мексиканцем, как не был и белым англичанином. В сущности, его цвет лица
казалось был единственным в своем роде, особенно в его последние годы,
когда он постоянно менялся от темного к очень светлому обратно к темному.
Когда я первый раз встретил его, он был светло-коричневым стариком, затем
прошло время, и он стал светлокожим молодым человеком, возможно только на
несколько лет старше меня. Мне в то время было двадцать лет.
— Но если перемены его внешнего вида были удивительны, — продолжал
дон Хуан, — перемены поведения и настроения, которые сопровождали каждую
трансформацию, были еще более изумительны. Например, когда он был толстым
и молодым, это был веселый и сладострастный человек. Когда он становился
худым и старым, это был мелочный и мстительный старикашка. А когда
становился жирным стариком, он представал перед нами величайшим глупцом.
— Он был когда-нибудь самим собой? — спросил я.
— Не в том смысле, как я, — ответил он. — поскольку меня не
интересует трансформация, я всегда один и тот же. А он во всем отличался
от меня.
Дон Хуан посмотрел на меня, как бы оценивая мою внутреннюю прочность.
Он улыбнулся покачал головой и разразился веселым смехом.
— Что здесь смешного, дон Хуан? — спросил я.
— Тот факт, что ты по-прежнему излишне щепетилен и очень жестко
оцениваешь природу трансформаций моего бенефактора и их тотальный размах,
— сказал он. — а я уверен, что когда расскажу тебе о них, ты потеряешь к
ним нездоровое влечение.
По какой-то причине мне вдруг стало ужасно неудобно, и я сменил тему.
— Почему нагвалей называют 'бенефакторами', а не просто учителями? —
спросил я нервно.
— Называть нагваля бенефактором — это жест его учеников. Нагваль
вызывает у них подавляющее чувство благодарности. В конце концов, нагваль
формирует их и ведет через невообразимые пространства.
Я заметил, что обучение, по моему мнению, было величайшим и наиболее
альтруистическим действием того, кто выполнял его для других.
— Для тебя обучение является разговором об образах, — сказал он. —
Для магов обучение — это то, что делает нагваль для своих учеников. Для них
он открывает преобладающую во вселенной силу: намерение — силу, которая
изменяет и перенаправляет вещи или оставляет их такими, как они есть.
Нагваль формирует, а затем направляет следствия, которые эта сила
оказывает на учеников. Без оформления намерения они не найдут в нагвале ни
благоговения, ни чуда. А его ученики вместо погружения в магическое
путешествие-открытие, попросту обучались бы ремеслу: целители, маги,
богословы, шарлатаны или что бы там ни было.
— Ты можешь объяснить мне намерение? — спросил я.
— Единственный способ узнать намерение, — ответил он, — состоит в
том, чтобы узнать его непосредственно через имеющиеся связи, которые
существуют между намерением и всеми чувствующими существами. Маги называют
намерение неописуемым, духом, абстрактным, нагвалем. Я предпочитаю
называть его нагвалем, но это частично перекрывает название для лидера,
бенефактора, которого также называют нагвалем, поэтому я остановился на
терминах дух, намерение и абстрактное.
Дон Хуан резко остановился и порекомендовал, чтобы я сохранял
спокойствие и думал о том, что он мне сказал. Между тем стало совсем
темно. Тишина была такой глубокой, что вместо того, чтобы успокоить меня
до умиротворения, она взволновала меня. Я не мог поддерживать порядок в
своих мыслях. Я попытался сфокусировать свое внимание на истории, которую
он мне рассказал, но вместо этого стал думать о чем-то еще, пока наконец не
заснул.
БЕЗУПРЕЧНОСТЬ