однако, глаза людей сфокусированы на мире, выискивая пищу…
Выискивая убежище… Он подтолкнул меня.
— Выискивая любовь, — добавил он, и громко захохотал.
Дон Хуан постоянно дразнил меня 'выискиванием любви'. Он все не мог
забыть наивный ответ, который я дал ему, когда он спросил меня, чего же я
действительно ищу в жизни. Он подводил меня к признанию того, что я не
имею ясной цели, и буквально завыл от смеха, когда я сказал, что ищу
любовь.
— Хороший охотник гипнотизирует свою жертву глазами, — продолжил он.
— своим взглядом он передвигает точку сборки своей жертвы, и все же его
глаза обращены на мир в поисках пищи.
Я спросил его, могут ли маги гипнотизировать людей своим взглядом. Он
тихо хохотнул и сказал, что на самом деле я хочу знать, могу ли я
гипнотизировать своим взглядом женщин, несмотря на то, что мои глаза уже
сфокусированы на мире в поисках любви. Он добавил уже серьезно, что
предохранительным клапаном магов было то, что со временем их глаза
действительно фокусируются на 'намерении', и их больше не интересует их
гипнотическое воздействие на других людей.
— Но магам, чтобы использовать блеск своих глаз для передвижения
своей точки сборки или кого-либо еще, — продолжал он. — необходимо быть
безжалостными. Вот поэтому они и знакомятся с той особой позицией точки
сборки, которая называется местом отсутствия жалости. Это особенно верно
для нагвалей.
Он сказал, что каждый нагваль развивает специфический сорт
безжалостности наедине с самим собой. Он взял для примера мой случай и
сказал, что благодаря моей неустойчивой естественной конфигурации, я
представляюсь для видящих не как сфера светимости, составленная из четырех
шаров, вдавленных друг в друга — обычная структура нагваля, — а как сфера,
составленная только из трех сжатых шаров. Эта конфигурация автоматически
скрывает мою безжалостность за маской индульгирования и неряшливости.
— Нагвали всегда вводят в заблуждение, — сказал дон Хуан. — они
производят впечатление того, что являются не теми, причем делают это так
совершенно, что все, включая тех, кто хорошо знает их, верят в их
маскарад.
— Я действительно не понимаю, неужели ты хочешь сказать, что я
маскируюсь, дон Хуан? — запротестовал я.
— Ты выдаешь себя за индульгированного, расслабленного человека, —
сказал он. — ты создаешь впечатление щедрого добряка с огромным
состраданием. И все уверены в твоей искренности. Они могут даже
поклясться, что ты действительно такой.
— Но я действительно такой!
Дон Хуан скорчился от смеха.
Направление беседы приняло оборот, который был мне не по душе. Я
хотел двигаться только прямо, я ему возразил, что искренен во всех своих
поступках. Я требовал, чтобы он дал мне пример моей инаковости. Он сказал,
что я насильственно подсовываю людям свою неоправданную щедрость, давая им
доказательство моей непринужденности и открытости. Я возразил, что быть
открытым — черта моей натуры. Он засмеялся и ответил, что если это так, то
почему я всегда требую, правда, не выражая этого вслух, чтобы люди, с
которыми я имею дело, осознавали, что я обманываю себя. Доказательством
служит то, что когда им не удается осознать мою маску, и они принимают мою
псевдо-слабость за чистую монету, я обрушиваю им на голову свою холодную
безжалостность, которую пытаюсь замаскировать.
Его замечание вызвало во мне чувство отчаяния, так как я был не
согласен с ним. Но я молчал. Я не пытался доказать ему, что я обижен. И
просто не знал, что делать, когда он встал и пошел прочь. Я остановил его,
схватив за рукав. Это было незапланированное движение какой-то части меня,
это она пугала меня и заставляла его смеяться. Он снова сел, изобразив на
лице чувство удивления.
— Мне не хочется показаться грубым, — сказал я, — но я должен узнать
об этом больше, хотя это и расстраивает меня.
— Заставь свою точку сборки двигаться, — посоветовал он. — мы уже
говорили о безжалостности раньше. Ну вспоминай же!
Он смотрел на меня с искренним ожиданием, хотя и видел, что я ничего
не могу вспомнить. Он снова заговорил об образах безжалостности нагвалей.
Он сказал, что его собственный метод состоит в том, чтобы подвергать людей
порывам принуждения и отрицания, скрываемым за обаянием понимания и
рассудительности.
— А что собой представляют