рыб и москитов. — Нам уже недалеко до миссии? —
спросила я, повернувшись к Ирамамове.
Он не ответил и спустя мгновение, словно раздосадованный молчанием,
которого сам не захотел нарушить, дал мне знак идти дальше.
Я устала — каждый шаг давался мне с трудом, хотя не припомню, чтобы мы
так уж много прошли в тот день. Услышав крик птицы, я подняла голову. С
ветки, словно гигантская бабочка спорхнул желтый лист и, боясь упасть и
сгнить на земле, прилип к моей ноге. Ирамамове выпрямил руку за спиной, ведя
мне замереть на месте, затем крадучись стал пробираться вдоль берега. —
Сегодня на ужин у нас будет мясо, — шепнул он и растворился в неверном
свете. Тело его стало лишь черточкой на фоне мерцающей реки.
Улегшись на темный песок, я вначале смотрела, как на короткое время
вспыхнуло небо, когда земля поглотила солнце. Потом я допила остатки меда,
найденного утром Ирамамове, и уснула со сладостью на губах. Я проснулась от
потрескивания костра и перевернулась на живот. На небольшой решетке
Ирамамове поджаривал почти двухфутового агути.
— Нехорошо спать по ночам без огня, — сказал он, повернув ко мне
лицо. — Тебя могут околдовать лесные духи.
— Я так устала, — и зевнув, я подвинулась ближе к огню. — Я могла бы
проспать несколько дней кряду.
— Ночью будет дождь, — объявил Ирамамове и начал устанавливать вокруг
костра три шеста, опору нашего убежища. Я помогла ему накрыть хижину
банановыми листьями, которые он нарезал, пока я спала. Он подвесил гамаки
ближе к огню, чтобы мы, не вставая, могли подталкивать поленья в костер.
Сочное и нежное мясо агути напоминало по вкусу жареную свинину.
Недоеденные остатки Ирамамове подвязал к шесту высоко над огнем. —
Остальное мы съедим утром. — И с довольной улыбкой он растянулся во весь
рост в гамаке. — Оно даст нам силы, чтобы подняться в горы.
— Горы? — спросила я. — Когда я шла сюда с Анхеликой и Милагросом,
на пути у нас были только холмы. — Я наклонилась к Ирамамове. —
Единственный раз я поднималась в горы, когда возвращалась в шабоно с Ритими
и Этевой после праздника у Мокототери. Эти горы были недалеко от шабоно. —
Я коснулась его лица. — Ты уверен, что знаешь дорогу в миссию? — Что за
вопрос, — ответил он, закрыв глаза и скрестив руки на груди. Его щетинистые
брови вразлет расходились к вискам. На верхней губе виднелось несколько
волосков. Кожа на высоких скулах была туго натянута, от раскраски оното
остался едва заметный след. Словно раздраженный моим пристальным взглядом,
он открыл глаза; в них отражался свет костра, но взгляд не выражал ничего.
Я улеглась в гамак и провела пальцами по лбу и щекам, чтобы проверить,
не сошли ли и с моего лица нарисованные узоры. Завтра выкупаюсь в реке,
подумала я. И все мое беспокойство, а скорее всего, просто усталость,
исчезнет, как только я заново раскрашусь оното. Однако сколько я ни пыталась
приободриться, я не в силах была унять нарастающего недоверия. Мой разум и
тело напряглись в какомто смутном предчувствии, которого не выразить
словами.
Воздух стал зябким. Наклонившись, я подтолкнула полено ближе к огню.
— В горах будет еще холоднее, — негромко вымолвил Ирамамове. — Я
приготовлю напиток из растений, который нас согреет.
Приободрившись от его слов, я начала усиленно и глубоко дышать, отгоняя
от себя всякие мысли, пока не перестала воспринимать ничего, кроме шелеста
дождя, прогретого дымом воздуха и запаха влажной земли. Так я и заснула
спокойным тихим сном до самого утра.
Утром мы искупались в реке и раскрасили друг другу лица и тела пастой
оното. Ирамамове дал мне четкие указания, какими узорами его раскрасить:
извивающаяся линия со лба должна была спускаться до челюстей и затем вокруг
рта; один круг между бровями, круги в уголках глаз и по одному на щеках. На
груди он захотел иметь волнистые линии, спускающиеся до пупка, а на спине —
прямые линии. Меня же он с чуть насмешливой улыбкой разрисовал с головы до
ног одинаковыми кругами.
— Что они означают? — нетерпеливо спросила я.
Ритими никогда меня так не раскрашивала.
— Ничего, — ответил он, смеясь. — Просто так ты не выглядишь такой
тощей.
Поначалу подъем по узкой тропе был довольно легким.
В подлеске не было ни острой, как пила, травы, ни колючих кустов.
Теплый туман