— Это была молитва, — слабо возразила я, осознавая, что молитва в
сущности ничем не отличается от заклинаний Ирамамове к хекурам.
— Я знаю, что белые не такие, как мы, — перебила меня Хайяма,
решительно настроенная не допускать моих дальнейших возражений. — Я говорю
о совершенно иных вещах. Даже если бы ты по рождению была Итикотери, ты все
равно была бы непохожа на Ритими, Тутеми или на меня. — Хайяма коснулась
моего лица, проведя длинными костлявыми пальцами по лбу и щекам. — Моя
сестра Анхелика никогда не стала бы просить тебя пойти с нею в лес. Милагрос
никогда не привел бы тебя к нам, будь ты похожа на тех белых, которых он
знает. — Она задумчиво посмотрела на меня и, словно запоздалая мысль только
что пришла ей в голову, добавила: — Интересно, был бы любой другой белый
так же счастлив с нами, как ты? — Наверняка да, — тихо сказала я. — Не
так уж много на свете белых, у которых есть шанс сюда попасть.
Хайяма пожала плечами. — Ты помнишь историю об Имаваами,
женщине-шапори? — спросила она.
— Это же миф! — и опасаясь, что старуха попытается провести какую-то
параллель между Имаваами и мной, я поспешно добавила: — Это ведь как
история о птичке, которая похитила огонь из пасти аллигатора.
— Может быть, — мечтательно заметила Хайяма. — Я в последнее время
много думала над тем, что рассказывали мне отец, дед и прадед о белых людях,
которых они видели путешествующими по большим рекам. Должно быть, белые
путешествовали по лесам задолго до времен моего прадеда.
Возможно, Имаваами была одной из них. — Хайяма склонила ко мне
серьезное лицо и продолжала шепотом: — Должно быть, какой-нибудь шапори
похитил ее, полагая, что белая женщина — это прекрасный дух. Но она
оказалась могущественнее самого шапори. Она похитила его хекуры и сама стала
колдуньей. — И Хайяма посмотрела на меня с вызовом, словно ожидая
возражений.
Рассуждения старухи меня не удивили. Для Итикотери было обычным делом
подстраивать свою мифологию к современности либо вводить в нее факты
реальной жизни. — А индейские женщины становятся когда-нибудь шапори? —
спросила я.
— Да, — не задумываясь ответила Хайяма. — Странные существа эти
женщины-шапори. Подобно мужчинам, они охотятся с луком и стрелами. Свои тела
они украшают точками и пятнами, как у ягуара. Они вдыхают эпену и песнями
заманивают хекур к себе в грудь. Женщины-шапори имеют мужей, которые им
служат. Но стоит им родить ребенка, как они снова становятся обыкновенными
женщинами.
— Анхелика была такой шапори, правда? — Я не сразу поняла, что
произнесла эту мысль вслух. Она просто явилась мне с очевидностью
откровения. Я припомнила, как Анхелика вызволила меня из кошмарного сна в
миссии, как меня успокоила ее невразумительная песня.
Она походила не на мелодичные песни женщин Итикотери, а на монотонные
заклинания шаманов. Как и они, Анхелика, казалось, имела два голоса: один —
исходящий откуда-то из самых глубин ее существа, и другой — из гортани. Я
вспомнила и те дни, когда шла через лес вместе с Милагросом и Анхеликой, и
то, как очаровали меня слова Анхелики о таящихся в сумраке лесных духах, и о
том, что с ними всегда надо лишь плясать, не позволяя им пасть на себя
тяжким бременем. Передо мной встал живой образ Анхелики, как она плясала в
то утро, — с поднятыми над головой руками, семеня мелкими подпрыгивающими
шажками, как пляшут мужчины Итикотери, одурманенные эпеной. До сих пор мне
не казалось странным, что Анхелика, в отличие от прочих индейских женщин в
миссии, сочла для меня вполне естественным делом приехать в джунгли на
охоту.
Из раздумий меня вывели слова Хайямы: — Моя сестра говорила тебе, что
она шапори? — Глаза Хайямы наполнились глубокой печалью, в уголках блеснули
слезы, но они так и не покатились по щекам, а затерялись в сеточке мелких
морщин.
— Никогда не говорила, — пробормотала я и улеглась в гамак. Свесив
ногу, я тоже стала раскачиваться вперед и назад, приноравливая свой ритм к
ритму Хайямы, чтобы узлы гамаков поскрипывали в унисон.
— Моя сестра была шапори, — сказала Хайяма после долгого молчания. —
Я не знаю, что с ней было после ухода из шабоно. Пока она была с нами, она
была почитаемым всеми шапори, но родив Милагроса, она утратила всякую силу.
— Хайяма резко