Ее улыбка
нисколько не смягчала резкого, злого тона. — Я привела Белую Девушку, чтобы
ты на нее посмотрела. Никто ее у меня не отнимет. Мы все равно что тени друг
дружки. Куда она, туда и я. Куда я, туда и она. — И Ритими вперила взгляд в
соперницу — пусть только осмелится оспорить ее слова.
Расхохотавшись, женщина широко разинула набитый табаком рот. — Если ты
привела Белую Девушку в гости, ты должна позволить ей зайти в мою хижину.
Кто-то подошел к нам из-за столпившихся женщин.
Скрестив руки на груди и самодовольно выпятив губы, он остановился
рядом со мной. — Я вождь Мокототери,— сказал он. Когда он улыбался, глаза
превращались в две блестящие щелочки в красном узоре его изборожденного
глубокими морщинами лица. — Эта Белая Девушка — твоя сестра, что ты так ее
защищаешь? — спросил он Ритими.
— Да, — с силой ответила она. — Она моя сестра.
Недоверчиво покачивая головой, вождь Мокототери тщательно меня осмотрел
и внешне остался совершенно невозмутимым. — Я вижу, что она белая, но на
настоящую белую женщину она непохожа, — сказал он наконец. — У нее босые
ноги, как у нас, она не носит на теле этой их странной одежды, разве что вот
это. — Тут он потянул за мои рваные старые трусики. — Зачем она носит это
под индейским поясом? — Пэнтииз, — важным тоном произнесла Ритими; ей
больше нравилось их английское название, чем испанское, которое она тоже
выучила. — Так их называют белые люди.
У нее есть еще две пары таких. А носит она пэнтииз потому, что боится,
как бы какие-нибудь пауки или сороконожки не заползли ночью внутрь ее тела.
Кивнув так, словно понимает мои опасения, вождь коснулся моих коротких
волос и провел мясистой ладонью по выбритой тонзуре. — Они цвета волокон
пальмы ассаи. — Он придвинул свое лицо к моему, пока мы не коснулись друг
друга носами. — Какие странные глаза — цвета дождя. — Его грозный взгляд
растворился в радостной улыбке. — Да, она, должно быть, белая; и если ты
называешь ее своей сестрой, никто ее у тебя не отнимет, — сказал он Ритими.
— Как ты можешь называть ее сестрой? — спросила женщина, все еще
державшая меня за руку. На ее раскрашенном лице было написано явное
замешательство.
— Я называю ее сестрой, потому что она такая, как мы, — сказала
Ритими, обнимая меня за талию.
— Я хочу, чтобы она побыла в моей хижине, — сказала женщина. — Хочу,
чтобы она прикоснулась к моим детям.
Мы последовали за женщиной в хижину. У покатой крыши стояли луки и
стрелы. Со стропил свисали бананы, калабаши и завернутые в листья куски
мяса. По углам были свалены мачете, топоры и дубинки. Пол был усеян
хворостом, сучьями, банановой кожурой и черепками глиняной посуды.
Ритими села со мной в один гамак. Как только я допила сок из пальмовых
плодов, которым угостила меня хозяйка, она положила мне на колени младенца.
— Приласкай его.
Крутясь и извиваясь у меня в руках, младенец чуть не выпал на землю. А
посмотрев мне в лицо, он вообще заревел.
— Ты его лучше забери, — сказала я, отдавая женщине ребенка. —
Маленькие дети меня боятся. Я не могу их трогать, пока они ко мне не
привыкнут.
— В самом деле? — спросила женщина, подозрительно глядя, как Ритими
укачивает ребенка.
— Наши младенцы так не орут. — Ритими бросила на ребенка
презрительный взгляд. — Мои дети и дети моего отца даже спят с ней в одном
гамаке.
— Я позову старших детей, — сказала женщина, знаками подзывая девочек
и мальчиков, выглядывавших изза банановых связок у покатой крыши.
— Не надо, — сказала я. — Я знала, что они тоже испугаются. — Если
ты заставишь их подойти, они тоже будут плакать.
— Да, — сказала одна из женщин, зашедших с нами в хижину. — Дети
усядутся вместе с Белой Девушкой, как только увидят, что их матери не боятся
трогать ее волосы цвета пальмовых волокон и бледное тело.
Вокруг нас собралось несколько женщин. Сначала осторожно, потом все
смелее их руки ощупывали мое лицо, затем шею, руки, груди, живот, бедра,
колени, икры, пальцы ног; ни одна частица моего тела не осталась
необследованной. Наткнувшись на след от укуса москита или царапину, они
плевали на нее и растирали это место большим пальцем. Если укус оказывался
свежим, они высасывали яд.
Хотя я уже привыкла к бурным и скоротечным проявлениям нежности