мне сказать, когда будешь руу, все
равно как матери, — говорила мне Ритими всякий раз, когда у нее самой
бывали месячные. — А я сделаю все необходимые приготовления, чтобы
маленькие существа, которые живут под землей, не обратили тебя в камень.
Настойчивость Ритими была, по-видимому, дополнительной причиной, по
которой мой организм не желал соблюдать свои обычные циклы. Поскольку время
от времени я страдаю приступами клаустрофобии, меня периодически донимали
вспышки тревоги, что я могу быть подвергнута таким же суровым ограничениям,
как девочка Итикотери в дни своих первых месячных.
Всего неделю назад Шотоми, одна из дочерей вождя, вышла из
трехнедельного заточения. Ее мать, узнав, что у Шотоми начались первые
месячные, соорудила в углу хижины чуланчик из палок, лиан и пальмовых
листьев.
Открытым оставался лишь узенький проход, едва позволявший матери дважды
в день войти внутрь, чтобы поддержать чуть теплившийся огонек (которому
никогда не давали погаснуть) и убрать валявшиеся на земле грязные банановые
листья. Мужчины, боясь умереть в молодом возрасте или заболеть, даже не
смотрели в этот угол хижины.
Первые три дня менструации Шотоми получала только воду и спала на
земляном полу. Впоследствии ей давали три небольших банана в день и
разрешили спать в маленьком лубяном гамаке, висевшем в том же чуланчике. Во
время заточения ей нельзя было ни разговаривать, ни плакать.
Из-за пальмовой загородки доносилось лишь тихое царапанье, когда Шотоми
почесывалась палочкой, потому что касаться своего тела ей тоже не
полагалось.
К концу третьей недели мать Шотоми разобрала чуланчик, связала
пальмовые листья в тугой сверток и попросила кого-то из подружек Шотоми
отнести его подальше в лес. Шотоми не шевелилась, словно загородка была еще
на своем месте. С опущенными глазами она, согнувшись, сидела на земле. Ее
чуть сутулые плечи были такими хрупкими, что, по-моему, стоило схватить их,
и косточки сломались бы со звонким хрустом. Больше, чем когда-либо, она
походила на перепуганного ребенка, грязного и худого.
— Не поднимай от земли глаз, — сказала мать, помогая двенадцати или
тринадцатилетней девочке встать на ноги. Обняв за талию, она подвела Шотоми
к очагу. — Не вздумай смотреть ни на кого из мужчин на поляне, — увещевала
она девочку, — если не хочешь, чтобы у них дрожали ноги, когда им придется
лазать по деревьям.
Согрели воду. Ритими любовно обмыла сводную сестру с головы до ног,
потом натерла ее тело пастой оното, пока оно не загорелось сплошной
краснотой. В огонь подбросили свежих банановых листьев, и Ритими обвела
девочку вокруг очага. Только после того, как кожа Шотоми запахла одними лишь
горелыми листьями, ей разрешили поднять на нас глаза и заговорить.
Закусив нижнюю губу, она медленно подняла голову.
— Мама, я не хочу уходить из хижины отца, — сказала она наконец и
расплакалась.
— Ого-о, глупенькая девочка, — воскликнула ее мать, беря лицо Шотоми
в ладони. Вытирая ей слезы, мать напомнила, как девочке повезло, что она
станет женой Матуве, младшего сына Хайямы, и что, к счастью, ее братья будут
рядом и вступятся, если тот будет плохо с ней обращаться. В темных глазах
матери блестели слезы. — Вот мне было отчего входить в это шабоно с тяжелым
сердцем. Я ведь разлучилась с матерью и братьями. Вступаться за меня было
некому.
Тутеми обняла эту совсем еще юную девушку. — Посмотри на меня. Я тоже
пришла издалека, а теперь я счастлива. Скоро у меня будет ребенок.
—А я не хочу ребенка, — рыдала Шотоми. — Я хочу только мою
обезьянку.
Чисто автоматически я сняла обезьянку с банановой грозди, где та
сидела, и отдала ее Шотоми. Женщины рассмеялись. — Если ты станешь
обращаться с мужем как надо, он у тебя и будет, как обезьянка, — хохоча,
сказала одна из них.
— Не говорите девочке таких вещей, — упрекнула их старая Хайяма и с
улыбкой повернулась к Шотоми: — Мой сын хороший человек,— утешила она
девочку. — Тебе нечего будет бояться. — И Хайяма стала расточать похвалы
своему сыну, особо подчеркивая достоинства Матуве как охотника и добытчика.
В день свадьбы Шотоми тихо плакала. Хайяма придвинулась к ней поближе.
— Не надо больше плакать.
Мы тебя украсим. Ты сегодня будешь такой красавицей,