о котором мы
говорили
с Добсоном. Я отчетливо представил себе все тысячелетие, словно часть
собственной жизни. Тысячу лет назад мы жили в мире, где были четко
обозначены Бог и духовная природа человечества. А потом мы это утратили
или,
точнее, решили, что должно быть что-то еще. Для этого мы послали
исследователей, которые должны были выяснить, как все обстоит на самом
деле,
и рассказать об этом. Но на это потребовалось слишком много времени, и
тогда
мы задались новой, более приземленной целью — обустроиться в этом
мире,
создать себе больше удобств.
И мы обустроились. Мы обнаружили, что можно плавить руды металлов и
делать из них всевозможные приспособления. Мы открыли источники энергии
—
сначала пар, затем бензин, электричество и атом. Мы создали современное
сельское хозяйство, наладили массовое производство, и теперь в нашем
распоряжении огромные запасы материальных благ и обширная сеть их
распределения.
Зов прогресса, желание каждого человека до выяснения истины обеспечить
собственную безопасность и достигнуть поставленных перед собой целей —
все
это привело нас к благополучию. Мы решили создать для себя и своих
детей
условия для обустроенной и приятной жизни, и в результате нашей
деятельности
за каких-то четыреста лет было создано общество, которому доступны все
жизненные блага. Проблема заключается в том, что итогом нашего
целеустремленного и навязчивого желания покорить природу и создать для
себя
как можно больше удобств стало загрязнение естественных систем планеты
и
доведение их до крайнего истощения. Так дальше продолжаться не может.
Добсон был прав. После Второго откровения обретение нами нового
понимания действительно казалось неизбежным. Мы близки к достижению
цели,
поставленной перед нашей цивилизацией. Мы осуществили коллективное
решение и
с завершением строительства благополучной жизни освободились от своих
страхов, чтобы раскрыться для чего-то еще. Я почти воочию видел, как
замедляет свой бег современность по мере того, как мы приближаемся к
концу
тысячелетия. Не отпускавшая нас в течение четырех веков цель
достигнута. Мы
создали средства материального обеспечения и теперь вроде бы готовы, —
а на
самом деле размышляем, стоит ли этим заниматься — разобраться в смысле
своего существования.
Лица окружавших меня пассажиров были озабочены, но мне казалось, что я
заметил проблески понимания. Интересно, обратили ли они внимание на
странные
стечения обстоятельств?
Самолет начал снижение. Стюардесса объявила о скорой посадке в Лиме. Я
назвал Добсону свой отель и поинтересовался, где остановится он.
Историк
назвал свой и добавил, что от моего это милях в двух.
— Что вы намерены делать? — поинтересовался я.
— Я как раз об этом размышлял, — ответил он. — Первым делом
собираюсь посетить американское посольство и сообщить, что меня привело
сюда, просто чтобы отметиться.
— Неплохо придумано.
— Потом хочу поговорить с как можно большим числом местных ученых.
Исследователи из университета Лимы уже сообщили мне, что им ничего не
известно о Манускрипте, но есть и другие ученые, которые проводят
раскопки
на руинах древних построек, и может быть, они захотят что-то
рассказать. Ну
а вы? Каковы ваши планы?
— У меня их нет, — признался я. — Вы не будете возражать, если я
присоединюсь к вам?
— Конечно, нет. Я как раз собирался вам это предложить.
Самолет приземлился, мы получили багаж и договорились встретиться позже
в отеле у Добсона. Я вышел на улицу в редеющие сумерки и подозвал
такси.
Воздух был сухой, дул резкий порывистый ветер.
Когда моя машина тронулась, я заметил, что за нами двинулось еще одно
такси и пристроилось сзади. Несколько раз мы поворачивали, однако такси
по-прежнему следовало за нами, и мне удалось разглядеть фигуру
единственного
пассажира на заднем сиденье. От охватившей меня нервозности засосало
под
ложечкой. Мой водитель понимал по-английски, и я попросил его ехать не
прямо
к отелю, а немного покататься поблизости. Я сказал, что мне хочется
посмотреть город. Водитель без лишних слов согласился. Такси все так же
висело на хвосте.