Добсон заметил мое смущение.
— И что же вы думаете об этом откровении? — спросил он.
— Не знаю.
— Не правда ли, что все это несколько выходит за рамки здравого
смысла? Наверное, для вас было бы лучше забыть о Манускрипте и
вернуться к
размышлениям в практических сферах?
Я усмехнулся и утвердительно кивнул.
— Ну что ж, обычная история. Хотя время от времени нам и посылаются
откровения о том, что в жизни происходит что-то еще, мы склонны по
привычке
относить подобные идеи к области непостижимого, а затем подвергать
сомнению
возможность вообще постигнуть сокровенное. Вот почему необходимо Второе
откровение. Как только мы поймем, что существование неведомого
оправдано
всей историей, осознание этого приобретет большую значимость.
— А потом, — добавил я, — уже как историк соглашаешься с всеобщим
преобразованием, которое предрекает Манускрипт?
— Да.
— Как историк?
— Да! Но необходимо выработать верный взгляд на историю. — Мой
собеседник тяжело вздохнул. — Поверьте, это говорит вам человек,
который
много лет изучал и преподавал историю не так как должно! Я обычно
уделял
больше внимания техническим достижениям цивилизации и великим людям,
двигателям прогресса.
— Что же плохого в таком подходе? — В нем самом — ничего. Что
действительно важно, так это рассматривать всю историю с
общечеловеческой
точки зрения, стараться понять, что чувствовали и о чем размышляли
люди. Я
долго не мог этого уяснить. История должна помогать нам получать знания
о
том, как раздвинуть рамки времени, в котором мы живем. История — это
не
просто развитие техники, это эволюция мысли. Постигая то, как жили
предшествующие поколения, мы начинаем постигать истоки нашего
мировоззрения
и оценивать свой вклад на пути к дальнейшему прогрессу. Мы можем
обозначить
точку нашего, так сказать, вступления на долгий путь развития
цивилизации и
после этого начнем осознавать, куда движемся.
Помолчав, Добсон добавил:
— Воздействие Второго откровения состоит в том, что оно дает
возможность взглянуть на историю именно с такой стороны, по крайней
мере с
точки зрения западной мысли. При этом предреченное в Манускрипте
обретает
более широкий смысл, отчего предсказания кажутся не только
правдоподобными,
но и неизбежными.
Я спросил Добсона, сколько откровений ему довелось прочесть, и он
ответил, что лишь первые два. По его словам, он открыл их для себя,
слетав
ненадолго в Перу три недели назад, после того, как появились слухи о
древней
рукописи.
— Прибыв в Перу, — продолжал историк, — я встретился с двумя людьми,
которые подтвердили существование Манускрипта, хотя, казалось, были
смертельно напуганы и ничего не хотели рассказывать о нем. Они
объяснили,
что власти просто свихнулись и угрожают расправой всякому, у кого
имеются
списки или кто распространяет сведения о Манускрипте.
Добсон посерьезнел:
— От этого я занервничал. Однако чуть позже один из официантов в
отеле, где я остановился, рассказал мне о своем знакомом священнике,
который
часто упоминал о Манускрипте. По словам официанта, этот священник
пытается
противостоять попыткам властей замолчать существование древней
рукописи. Я
не удержался и отправился туда, где он жил и, по всей вероятности,
проводил
большую часть своего времени.
Должно быть, на моем лице выразилось удивление, потому что Добсон
спросил:
— В чем дело?
— Моя приятельница, — взволнованно ответил я, — та, что рассказала
мне о Манускрипте, получила все свои сведения от какого-то священника.
Однажды она беседовала с ним о Первом откровении, но он не назвал
своего
имени. Они собирались встретиться еще раз, но священник не пришел.
— Возможно, это был один и тот же человек, — решил Лобсон. — Потому
что мне тоже не удалось найти его. Дом был заперт и производил
впечатление
нежилого.
— Вы так и не видели его?
— Нет, но я решил осмотреть все вокруг. За домом стоял старый сарай.
Он был открыт, и мне почему-то захотелось посмотреть, что находится
внутри.
Там я