Я стараюсь быть толерантной к чужим порокам и слабостям, но все же меня раздражают люди, чересчур озабоченные жаждой результата. Материалисты, которые зачем-то обращаются к магической практике и пытаются творить ее по законам товарно-рыночных отношений.
Поэтому вместо того, чтобы присесть перед тобою, о читатель, в почтительном реверансе (что было бы логично в мире, где люди разучились читать, а писателю все же хочется быть услышанным), я буду с тобою честной. Пусть честность будет моим языком любви к тебе, моим форматом близости.
Со мною не бывает «по-деловому» – захотел, мол, змеиным шаманизмом заняться, получил списочек инструментов, техник, протоколы обрядов – и пошел практиковать.
Более того, у тех мастеров, которые подобный подход практикуют, что-то ученики не блещут суперсилами.
Все, заканчиваю приосаниваться, просто честно скажу, что текст этот – живой. Как живое существо. Я пишу его «потоково», у меня даже нет плана. И наша траектория будет развиваться очень медленно. И я часто буду уходить в сторону и рассказывать вам какие-то истории, и, только закончив чтение, вы поймете, что в вашем сознании собрался пазл, что вы не просто прочли список обрядов, но действительно прикоснулись к чему-то таинственному и тихому.
Да, змеиная магия – тихая, морочная, с некротическими аспектами, в ней много изначальности, много хтони, она не терпит ни страстного огня «достигаторства», ни высокого темпа нового века.
Она про суть, не про форму.
Когда меня спрашивали, почему же так вышло, что я перешла от красивой, логичной и понятной церемониальной магии к шаманской практике, да еще в таком вот ее первобытном варианте, я всегда отвечала про свободу. И даже иногда про пассивность моей позиции.
«Духи позвали». Точка. И ни у кого больше нет вопросов.
Но вот на днях читала один текст Павла Флоренского и встретила такую мысль: культ преображает аффект, превращая животное в человеческое. Конечно, Флоренский писал не о шаманизме, но именно так я и воспринимаю честную живую практику: как полнокровное следование природной тонкости, без облагораживания собственной дикости, без подчеркивания лишь удобных ее частей.