Дедушка также много расспрашивает меня самого – про школу, про жизнь в Москве. Я люблю ему рассказывать, потому что ему всё интересно. Подперев ладонью щеку, он очень внимательно слушает. Я рассказываю, что детям у нас только бы проказничать, а Иисусовой молитвы из них и не знает никто. Про то, что у нас большинство людей враждебно относятся к церкви, хотя ничего не понимают, да и не хотят понимать о ней. Христиан почти нет. Неужели так и во всей России?
Как ни странно, дедушка слушает спокойно.
– Ничего, – говорит он, – Бог им судья. Лучше о своей душе пекись!
Неподалеку от дедушкиной избенки вырыта небольшая канавка в виде креста. У него такое правило: рано поутру укладывается нагой в эту канавку и всё молится, молится. Присев над ним на корточках, я пытаюсь хотя бы отогнать от него комариков, страшно кусачих, но дедушка воспрещает мне, приговаривая:
– Христа ради, сыночек, не трогай комариков, они ведь мои грехи из меня высасывают!
– Да разве у тебя есть грехи, дедушка? – изумляюсь я.
– Ох, конечно, есть…
– Какие же, дедушка? – еще в большем изумлении спрашиваю я.
Не отвечает. Только плачет прегорько.
По причине преклонных лет и уединенной монашеской жизни он ходит в дальнюю сельскую церковь только раз-два в несколько месяцев, поисповедаться и причаститься. Вот и я с ним иду. Служба в скромном сельском храме изумляет меня своей торжественностью, невиданной, невообразимой, и благодатью. Так хорошо, такое счастье, как будто летаешь во сне…
Однако житье у крестного довольно-таки трудное. Ест он раз в день, а то и раз в два дня, или даже реже. А обычная еда – немного хлеба или сухари. То же теперь и у меня. Но мне-то он как может старается прибавить «паек», отбирая крохи от своей малости. Хорошо еще, что добрые люди дедушку никогда не забывают, оставляют каждый день у него на крылечке что-нибудь съестное, то одно, то другое, истинный дар Божий.