Поговорив с батюшкой, я оправляюсь к дурочке. Ничего сверхъестественного в ней не открываю. Обыкновенная деревенская юродивая, калека, замотана в тряпки, сплошь покрыта клопами. Но вот, что действительно изумительно: доброй женщине, которая ухаживает за ней и возится с ней постоянно, насекомые нисколько не досаждают. Вообще, на нее не прыгают. Не могу не засвидетельствовать сего чуда.
Разузнав, что и как, все обстоятельства, я нахожу возможным вступить в переговоры с родителями Пашеньки, чтобы отныне наша община взяла на себя расходы для лучшего жилища для калеки и перевезла Пашеньку в наше место под наш постоянный присмотр.
Но тут возникает неожиданное препятствие. Родители несчастной, оказываются не только жестокосердны, но еще и бессовестные скряги, считают, что мы просим себе Пашеньку «внаем» и заламывают такую цену, какую ни община, ни сам Александр Павлович (он присутствует при мне на переговорах, и особая щедрость его тоже никогда не отличала) платить не желают. Обе стороны, обезумев от скупости, забывают о благе самой подопечной. В итоге, так и не договорились.
А теперь вот приехал из той деревни мужик, привез скорбную новость. Пока отец Пашеньки с женой ездили на ярмарку продавать дёготь, а женщина, ухаживавшая за ней, тоже куда-то уехала, девочка заболела и померла – одна в своей земляночке.
Все наши, как в лихорадке, сразу засобирались, погнали в ту деревню – чтобы выкупить Пашенькины лохмотья и посуду, которые уже почитают чудодейственными и священными предметами.
Тут уж я ничего не могу поделать. Поехали, поделили, прихватили еще землицы с могилки, и разошлись довольные.
Но я это так, понятно, не оставлю. Строго поговорю с каждым на исповеди.
Между тем проходит совсем немного времени, и бедная тоже Пашенька совершенно забыта. Как и «святыньки» от нее, припрятанные по сундучкам и ларцам, – ради какого-то нового увлечения, нового идола.