Здесь столько арестованных, что до меня никак не дойдет очередь. Весь истомился. Сижу, сижу… Но вот радость нежданно-негаданно: еще раз встречаю дорогого батюшку. Издалека и не признал его с первого взгляда. Лицо сильно посинело и опухшее. И борода, и волосья исчезли. Повыдергивали – волосок за волоском. А глаза всё такие же добрые. Говорит, что следователи, должно быть, не знают, за что его осудить, а сам он себя никак не хочет оговаривать. Впрочем, потом решили: раз призывал народ в церковь и не отказываться от веры, то этого вполне достаточно.
– Теперь, наверное, скоро расстреляют, – вздыхает бедный.
Слава Богу, хоть немножко могу за ним поухаживать, поуспокаивать.
Потом и меня вызывают для допроса. Но я говорю им сразу:
– Знаете что, солдаты, вы должны служить! Это ваша работа! Вы должны ловить шпионов и так далее. А вы что сделали? Обидели отца! Или вы не понимаете, что он святой, а ваш Ленин слабоумный? Это вы, вообще, понимаете?
Ох, и колотят меня за эти слова! Я-то ничего не чувствую после двух-трех ударов, а они совсем измочалились, запыхались, едва дышат. Вызывают двух носильщиков из арестантов, чтобы оттащили меня назад в камеру-келью.
А через полдня или день снова берут и спрашивают:
– А какую подрывную работу вы вели, Максим Петрович?
– Сейчас ваша власть, правда, – говорю. – Но на Страшном Суде за всё ответите.
– Там видно будет, – говорит начальник.
Переглядываются, ухмыляются. Не знают, в чем еще меня обвинить.
– А ты, стало быть, за Христа хочешь пострадать?
– Да.
– Ишь ты…
Тогда стражники поднимают меня за локти и ставят на громадную чугунную крышку, только что снятую с печи, черно-красную от жара. Я стою, а мои подошвы шипят и дымятся. Дым такой едкий, что один из стражников, задыхаясь от кашля, выбегает вон, а другие шатаются, бледные, словно покойники. Больше стоять не могу, валюсь на пол, как мешок с картошкой. Ступни сожжены до мяса и почернели.
Приходит главный следователь.
– Ты, может, сумасшедший? – спрашивает.
– Доктора сказали, нисколько.
– Гм-м… Поговаривают, ты святой или праведник?
– Ни капельки. Просто увечный. Грешник я.