Как славословить тебя, наша княгинюшка?
Сколько верных жен еще плакали у Креста?
А сколько плачет-рыдает нынче у русской Голгофы!..
В темном, страшном подвале мерцает в окошке звезда.
В час полуночный жертву наметил железный Маузер.
Венценосные страстотерпцы, молите Бога о нас…
Мой друг-литератор окрестился уже во взрослом возрасте, сравнительно недавно, и поэтому особенно интересуется всякими сложными, запутанными догматическими предметами. Мы чинно пьем чай, чашку за чашкой, и через каждую чашку он предлагает мне очередной вопрос – о старых и нынешних ересях. Отвечаю ему терпеливо и подробно, просто как сам понимаю.
Но последнее время более всего он мучается вопросами, какое будущее ожидает Россию и мир в целом.
– Ты, друг мой, – говорю ему с улыбкой, – доживешь до весьма преклонных лет и, конечно, увидишь все эти удивительные перемены. И даже перемены после перемен. Всё пойдет вкривь да вкось, вот увидишь. Но потом кривое выпрямится, и это ты тоже, конечно, увидишь…
Время летит. Кто бы сомневался. Взять хоть маменьку – такая старенькая-престаренькая сделалась. И так незаметно, так неуловимо. Как? Когда? Теперь ее милая спинка совсем горбатенькая, словно водопроводный кран, прежде чудесные черные волосы совершенно белые, реденькие. И почти постоянно недужит. Впрочем, как только почувствует себя хоть немножко получше, сразу возвращаются ее прежняя энергия и напор…
Увы, никто из нас не молодеет… Моя огромная борода тоже сильно поседела. Теперь на улице какой-нибудь простодушный зевака толкает локтем приятеля и, показывая на меня, восклицает:
– Гляди, гляди! Вылитый Маркс и Энгельс!
Вот проклятая борода! Сбрить ее, негодную, что ли?
Не так давно меня почтили визитом местные власти и предупредили, что если ко мне не прекратится это нашествие народа, меня могут арестовать. Мягко сказать, требование странное. Как, интересно, я могу воспретить людям приходить ко мне за советом и помощью?