Мысли метались в голове, сталкиваясь с той самой стеной. Когнитивный диссонанс был слишком велик. Рациональная часть мозга, та самая, что заставляла его проверять источники, анализировать факты, искать логические объяснения, отчаянно пыталась надеть на происходящее хоть какую-то знакомую схему. Галлюцинация? Кома? Сон? Но всё было слишком реальным. Слишком осязаемым. Запах гари был отвратительно настоящим. Тепло, исходившее от камней, обжигало кожу сквозь ткань джинсов.
Он остановился, чтобы перевести дух, и в этот момент его взгляд упал на землю у его ног. Среди чёрных камней лежал один-единственный, маленький, совершенно обычный предмет. Ржавый гвоздь.
Он замер, уставившись на него. Это было настолько нелепо, так странно в этой вневременной пустоши, что разум на секунду отказал. Он наклонился и поднял его. Теплый металл, шершавая ржавчина. Реальный. Осязаемый. Знакомый.
И в этот миг, в тот самый момент, когда палец ощутил знакомую шероховатость металла, стена в его памяти дала трещину.
Вспышка.
Яркий свет фар на мокром асфальте. Пронзительный визг тормозов, растянувшийся на вечность. Стекло, разлетающееся на миллионы осколков, сверкающих, как алмазы в свете фар. Острая, разрывающая боль. А потом – тишина. Такая же, как здесь.
И темнота.
Артём уронил гвоздь. Он снова услышал свой собственный, прерывистый хрип. Он смотрел на свои дрожащие руки, на бесконечную пустошь, на багровое небо.
И тогда, наконец, до него дошло. Не как интеллектуальное заключение, а как физическая, неопровержимая истина, входящая в каждую клетку его тела.
Это не галлюцинация. Не сон.
Тишина вокруг него была не отсутствием звука. Она была отсутствием жизни. Отсутствием надежды.
Он медленно, с нечеловеческим усилием, поднял голову и посмотрел в кроваво-черные небеса.
– Нет, – прошептал он. И это слово, наконец, породило эхо. Оно отразилось от скал его собственного отчаяния и вернулось к нему, помноженное, усиленное в тысячу раз. – Нет. Нет. Нет…
Но ад оставался глух к его мольбам. Он уже был здесь. И он знал. Это знание было последним, что у него отняли.
Сцена 2: Одинокая фигура