До звонка оставалось пять минут. Учитель вернулся в класс.
– Так, начинаем сдавать работы. Вова, смотреть нужно в свою тетрадь, не собирай чужие ошибки. Давай тетрадь.
– Ну ПалИваныч, еще две минутки…
– Они тебя не спасут.
– Подождите, скажите, какая валентность здесь должна быть у углерода? – умоляюще спросил Вовка и тыкнул пальцем в тетрадь.
– Вова, спрашивать нужно было вчера, когда мы готовились к работе.
– Ну… ну, пожалуйста, подскажите… Четыре, да?
– Да, четыре. Такие элементарные вещи стыдно не знать.
Вовка что-то быстро исправил, дописал недостающую формулу и отдал тетрадь учителю. Тот лишь покачал головой.
В классе началась суета и активное движение. Павел Иванович вернулся к своему столу, где уже образовалась внушительная стопка тетрадей, и краем глаза наблюдал за Олесей, ожидая перемолвиться с ней несколькими словами.
– Олеся, ты как, сдаешь тетрадь? Давай я заодно твою отдам, – предложила Марина.
– Да, спасибо, отнеси, пожалуйста, и прихвати журнал. Ладно?
Олеся убрала в сумку пенал, задвинула стул и вышла из класса. Ей показалось, что учитель на нее смотрел во время урока. Как же ей хотелось, чтобы это было правдой! Но, нет, показалось, не может этого быть. Зачем я ему? Мало ли куда он там смотрел – говорил здравый смысл, а сердце пело о другом.
Юношеский максимализм не позволял допустить мысли, что учитель мог смотреть просто так, без злого умысла и каких-либо фривольных мыслей, как смотрят на вечерний, багряно-розовый закат, умиляются маленьким детям или забавным котятам. У Олеси ни одного чувство не было вполовину. Пожалуй, слова «все или ничего» можно было сделать ее девизом. Спустя почти два десятка лет она узнает если не пятьдесят оттенков серого, то по крайней мере, то, что серый существует как промежуточный вариант между белым и черным. Осознание этого придет с болью, сложно трансформируется в ее исстрадавшееся сердце и, наконец, проникнет в разум. Да, серый существует, а чувства могут отблескивать и отсвечивать всеми цветами радуги. Однако же не все из них называются любовью.