Ограниченность современного подхода к суфизму
Существование такой проблемы во многом обязано весьма сильной тенденции современного человека классифицировать всех людей, вещи, идеи, присваивая им те или иные категории. Классификация имеет свою ценность (да и кто бы мог обойтись без нее?), но когда изучается тот или иной предмет, а в распоряжении изучающего – лишь ограниченный набор ярлыков, возникает ситуация, к которой в каком-то смысле применимо изречение Генри Форда: «Вы можете заполучить автомобиль любого цвета, при условии, что он будет черным». Данная проблема состоит в том, что внимание исследователя (причем сам он может и не подозревать об этом) целиком поглощено всего несколькими категориями, что создает проблему уже для самого суфия, который пытается передавать свои идеи в условиях, далеко не идеальных. Примером тому – недавно произошедший случай. Я привожу его здесь, поскольку он дает некоторое представление о суфийских идеях в «живой» форме, а не в виде вымученной «системы».
В одной из последних своих книг16 помимо всего прочего, я упомянул, что суфийские идеи и даже подлинные тексты повлияли или легли в основу самых разнообразных по своему характеру теорий, организаций и учений, с которыми связывают рыцарские ордена святого Иоана Креста17, святую Терезу из Авилы18, Роджера Бэкона19, Гебера, отца западных алхимиков20, по прозвищу Суфий, Раймонда Луллия с Майорки21, Гуру Нанака, основателя Сикхизма22, и сборник «Gesta Romanorum»23, а также индийские ведантические учения24. Сюда же относятся и некоторые выродившиеся психологические приемы, нашедшие себе место в западной литературе по магии и оккультизму25 наравне с подлинными психологическими идеями и процессами, которые порой относят к современным открытиям26.
В среде обозревателей и прочей публики книга эта вызвала совершенно удивительные и разнообразные реакции. Некоторые совершенно очаровались ею, правда, не всегда из лучших побуждений, но речь не о них. Что я фактически сделал, так это собрал результаты многолетних академических исследований, проведенных другими людьми. Большая часть приведенных в моем труде сведений затеряна в монографиях и книгах, к которым редко кто обращается, хотя они и принадлежат перу высокочтимых востоковедов и других специалистов в тех или иных областях. Я также включил сюда «живой» материал из суфийских источников. И хотя приведенный материал далеко не исчерпывал всего, что доступно, даже и эта коллекция оказалась слишком острым блюдом для некоторых читателей. Во всяком случае, многим из них следовало бы быть более осведомленными, чем я относительно того, что было проделано предшественниками в их собственных областях. Нелестный отзыв в свой адрес я получил от одного маститого специалиста, не говоря уже о людях, раскритиковавших в моей работе все, что как им показалось, они в ней нашли27.
Вскоре после этого, в беседе с одним «экспертом» я сказал, что приводя свои тезисы, я не только опирался на произведения общепризнанных авторитетов, но открыто цитировал произведения известных профессоров – среди них Асин, Ландау, Рибера, Тара Чанд, Гильом и другие безупречно честные ученые, а в других случаях ссылался на книги старинных авторов, в числе которых Луллий, Бэкон, Гебер и прочие, упоминавшие поименно суфиев, суфийские книги или конкретно Суфизм. Вместо того, чтобы согласиться со мной в том, что специалистам следовало бы лучше знать свою работу, он попросту еще раз объявил имя моего главного критика.
«Твоя взяла, дружище, – заключил он, откинувшись на спинку кресла и весело посмеиваясь, – теперь тебе придется выбирать, что ты с ним сделаешь: только опозоришь или займешь его место?»
Возвращаясь к тому, как я выстроил в книге свою аргументацию, можно сказать, что «грех» мой состоял всего лишь в следующем: вместо того, чтобы, ссылаясь на авторитеты, шаг за шагом выдвигать неопровержимые «доказательства» моей правоты, я самонадеянно предположил, что книгу внимательно прочтут, а уж факты скажут сами за себя. Мой приятель автоматически заключил, что я, забавы ради, захотел ниспровергнуть чей-то авторитет. А мой первоначальный критик ополчился на меня, исходя из не менее ложного предположения, что в моем распоряжении не хватало хорошего материала, потому-то я и не довел его до сознания читателей с должным триумфом.
При рассмотрении проблем, связанных с изучением суфийских идей, остается лишь поражаться тому, как их трактуют люди, которые даже если и не являются специалистами в самой этой области, могли бы, по крайней мере, дать себе труд лучше ознакомиться с доступными академическими источниками. Примером, демонстрирующим типичную для Запада тенденцию, может послужить книга некоего профессора о восточных философах28, в которой из ста тысяч слов только, примерно, около трехсот (одна страница из трехсот с лишком) касаются суфиев. И это несмотря на то, что тем же самым автором была опубликована работа, посвященная философам Запада29; а ведь как западные, так и восточные мыслители испытали на себе влияние суфийской мысли. Об этом влиянии нигде в его книге не упоминается. Доблестный английский философ Бертран Рассел тоже, оказывается, написал огромную книгу «Мудрость Запада»30, в которой названы западные мыслители, чья связь с суфийской мыслью неоспорима, но нет и намека на суфиев или суфизм.
Можно возразить, что обе эти книги преследовали лишь одну цель – популяризацию, рассчитанную на обычного читателя; но, как бы то ни было, их авторы пользуются славой ученых, тогда как написанные ими книги страдают отсутствием информации.
Обычные читатели, то бишь, невостоковеды, обратившись к этим источникам, вряд ли поймут, чего именно в них не хватает.