и потирает запястья)…
—————————————————————————
Кристо Ракшиев (рассказывает):
Когда полковник это сделал — я буквально на стуле подпрыгнул. Это было
беспрецедентное, грубейшее нарушение инструкции допроса. В холле постоянно
находились охранник и дежурный офицер, которые по команде следовател
снимали с подследственного наручники, чтобы он попил воды, почесался,
проводить его в туалет и тому подобное… При наручниках, пристегнутых к
столу, свобода действия рук составляет не более десяти сантиметров. На
каждого из подследственных, помимо общей директивы, разрабатывались особые
предписания. Иногда подследственному приходилось испражняться прямо в
кабинете допросов — ему отстегивали только одну руку. Для одного буйного,
снимать наручники с которого было категорически запрещено, пришлось еще
делать специальную резиновую маску — он часто просил пить, а при попытке
напоить его делал неимоверные усилия, чтобы укусить любого… Кого-то,
напротив, позволялось допрашивать вообще без наручников — но это
встречалось исключительно редко. Все предписания составлялись врачебной
коллегией и шли на подпись к начальству… Малейшая ошибка в требованиях к
допрашиваемому означает преступную халатность и суд, поэтому предписани
чаще всего были излишне категоричными. Так было спокойней… К Стоменову,
согласно инструкции, нельзя было даже подходить в одиночку, а уж тем более
снимать с него наручники. Подобные случаи иногда все же бывают —
следователь по каким то причинам нарушал предписания безопасности по
обращению с подследственными. Один такой случай вышел у Фрейда — он
перестраховался, предъявляя жесткие требования по безопасности к
подследственному, который, как он считал, 'клопа не задавит', а
следователь, который неофициально разделял это мнение о безопасности,
отстегнул одну руку, чтобы напоить 'тихоню' — и враз лишился левого
глаза… Насмотрелся я, Вит, всякого насмотрелся!.. Я долго потом думал,
что произошло в этот раз — внушение, телепатия, гипноз? Хер его разберет!
Без всякой на то причины гэбэшник снял с Кривошеева наручники…
Стоменов: — Ой, спасибоньки, Сергей Дмитрич, уважил старика, а то затекли
ручонки то мои… (следователь садится). Вот это мой ответ будет на
докучания ваши по поводу, где я документ взял…
Следователь (поднимая брови): — Прошу прощения, что? Я чего то…
Стоменов: — Я ж тебя, Дмитрич, отмыкать меня не просил!..
Следователь: — Секундочку!.. (вскакивает). Руки на стол! Вот, черт!..
Стоменов (спокойно): — Да не снуй почем зря, не снуй, Дмитрич… Вот,
гляди, руки я ложу, а ты подходи, заковывай, коли не положено то…
(следователь в задумчивости замирает на секунду, держа палец на кнопке
вызова, затем подходит к Стоменову и застегивает наручники. Стоменов
улыбается).
Следователь (садится): — Ладно, Андрей Николаевич, обсудим…
Кристо Ракшиев:
Он досадливо так на меня посмотрел тогда… Один единственный раз я видел
этого советского полковника растерянным, выказавшим какие то скрытые,
нежелательные для него эмоции — я видел это, и мне понятна была его
досада. Быть может, прошли какие-то мгновения, прежде чем он окончательно
взял себя в руки. После этого он снова был сдержан, предупредителен,
вежлив, внимателен, иногда я слышал, как он смеется, — смех у него был
глухой и раскатистый. Есть люди, которые умеют незаразительно смеяться, —
он был из таких…
Стоменов: — Имеющий Силу может сделать так, что другой человек выполнит
твое желание только потому, что ты правильно его подумал… Не обижайся на
меня, Дмитрич, я не со зла это сделал, а только чтоб ты не сумневался в
том, что я ведаю. Чую я, как ум твой иногда взорваться готов — и
соглашаешься ты со мной, и в ту же минуту не можешь согласиться со мной
никаким образом… Ты человек сильный будешь, и я к тебе уважение имею. Я
тебе ПОКАЗАЛ, чтоб не докучали мне вопросом назойливым, где я документ
достать изготовился, — и больше по поводу этому говорить охоты не имею. А
на другие твои интересы по возможности ответ дам…
—————————————————————————
Семнадцатый день допроса:
Стоменов: — Когда сказывал я, что сорок деньков удерж молчанием имел,
Борислав только глядел искоса, да и ничего больше. Я тебе, Сергей Дмитрич,
вряд ли смогу в подробностях растолковать, как у меня этот крик безмолвный
вышел. Но после того позвать мужика деревенского мог я завсегда, как бы
далеко от него ни находился. Хошь — пять верст,