Ракшиев (рассказывает):
Понятий добра и зла у них не существовало. Когда речь заходила об
убийстве, о том Зле, которое он совершил, — Кривошеев не понимал всего
этого с какой-то наивной, умиротворенной непосредственностью. Он часто
говорил: 'враг', 'недруг', 'вражина', 'неугодный', 'неприятель' — но эти
понятия были достаточно конкретны и не формировали собой категорию. Когда
Стефан (первый следователь, который допрашивал Кривошеева), да, кстати, на
седьмой день он не вышел на службу, позвонил, сослался на недомогание…
Через сутки его поместили в наш же дурдом на почве какого-то припадка:
насколько мне известно, он до сих пор там, совершеннейший овощ
(психиатрический жаргон, полная неспособность больного совершать какие-то
осознанные действия. -Прим. переводчика), так вот… Мм-м, да! Стефан
ринулся на Кривошеева, как бык на красную тряпку, обличал его во Зле и
злодействе, но тот только щурился да плечами пожимал. Я происходящее
понимал плохо, стенографировал почти машинально, в голову лезла чертовщина
всякая… Стефан нервничал, а Кривошеев сидел, как истукан, — спокойно,
величаво, отвечал размеренно. На попытки вывернуть произошедшее наизнанку
— мол, зло вокруг вас, а вы добро несете, пусть и жестокое, но добро —
отреагировал еще более равнодушно… 'Я, — говорит, — понять не могу, чего
ты мне тут лопочешь, а коли грамотный такой, так и лопочи сам с собой, без
меня'… Стефана одернули, говорят — не суетись, не дави, может, пердун
этот старый и сам колонется. Пятый день допроса я пропустил, о чем они
говорили — не знаю… На шестой слушаю, понять ничего не могу, о каких-то
врагах, о силе, кладбищах, ненависти. Стефан бледный, дергается, мен
непрерывно останавливает, хотя, по инструкции, запрещено…
Но он мой непосредственный начальник, приказ есть приказ, если что не так
-пиши рапорт вышестоящему. На седьмой день Борислав эстафету принял, на
одиннадцатый — русским ее передал. Пишу, пишу… Тошно мне, Вит, сил моих
нет никаких — как тошно…
—————————————————————————
Шестой день допроса:
Стоменов: — В природе не существует нравственных законов. Я все детство
провел рядом с землей, травами, лугами, рекой, зверями дикими — и что-то о
таких законах не слыхивал. Если ты в этом дока — так вразуми старика, а то
я томлюсь, тебя не понимаючи… Столкнулся ты с неприятелем в чистом поле
— он себе кумекает, что ты злой человек, а ты — что он зло для теб
непереваримое, и кто ж прав-то из вас, мил человек? Торжество жизни своей
подле смерти чужой лучше всех почуешь, вот так-то, родимый. Без нужды
букашков людских не тронь, а как есть нужда, так и мертви его, не жалеючи.
Ты, Стефан, сам мысли смертные вынашиваешь, только хилый ты больно — и
духом, и телом. Одна отрада, на пистоль свой надеешься — аль застрелю, ай
застрелюсь, так ведь, милок? Так… Чего замандражировал-то? А ты,
очкатый, не пиши, вишь — не хотит человечишко, чтобы ты это на бумаге
своей калякал. Верно я говорю, Стефан? (следователь дергает плечом, запись
продолжается). Я тебя, букашонку, насквозь гляжу, все про тебя знаю. И не
бахвальства ради говорю тебе все это (сигнал прекратить запись), а только
ведаю — надо говорить, и говорю тебе… Струхнул, не пошел на могилку? Да
и шут с тобой. Ну, курлыкай дале про зло свое, а я послухаю…
Следователь (сигнал продолжить запись): — Объясните, почему вы убили эту
девочку?
Стоменов (равнодушно): — Хошь, расскажу, как я ее убил? Послухай, Стефан,
послухай! Взял я ее в полночь за обе ручонки, сжал крепко-крепко, она на
меня глазищами своими глядит, не пикнет — это я ей СЛОВО шепнул
заговорное, чтоб нема была. Левой рукой ручонки ее держу, а правой
горлушко ее охватываю и сдавливаю, медленно-медленно, и в глазенки ей
смотрю пристально, взглядом особым. Как только задохлась она, положил я ее
на пол и танец исполнил специальный, колдовской — это, Стефан батькович,
для того я сделал, чтобы обряд ее схоронный иным сделать… Ай, не понять
тебе! Танцу этому Никола меня обучил, когда мы по украинам в двадцать
первом шмыгали, особенный танец это, Силу сберегающий, а еще для того он
надобен, чтоб хранители твои от тебя не отреклись. Как с хранителями
своими уладился — одежу всю с девки снял и в ванну ее, чтобы кровь-то по
полу не разливать. Отчикал у нее головку, кровь спустил, обмыл водицей, ну
а потом, сам понимаешь, покромсал ее всю, чтоб уварить можно было…
Значит… Эй, сынку, чего пот-то льешь, остынь!.. Очки, очки, плесни
водицы