Если предыдущий параграф был критическим анализом того, как «Man» уклоняется от смерти, то этот параграф – это попытка прорваться сквозь это уклонение к подлинному экзистенциальному понятию смерти. Хайдеггер действует как детектив: он изучает следы, которые само бегство оставляет на месте преступления, чтобы восстановить облик того, от чего бегут. Он делает это через анализ двух ключевых характеристик смерти, которые даже в искаженной форме признаются в повседневности: её достоверность и неопределённость.
Достоверность смерти: не эмпирический факт, а экзистенциальная уверенность
Хайдеггер начинает с того, что заявляет: «Man» формально признает, что смерть достоверна («все умирают»). Но эта «достоверность» – подделка. Она основана на статистике и наблюдении за смертями других («эмпирическая достоверность»). Это знание о смерти как о внешнем факте, который случается с другими и когда-нибудь случится со мной.
Рефлексия: Здесь Хайдеггер проводит фундаментальное различие, которое я как читатель нахожу крайне важным. Есть разница между знанием о смерти (как о биологическом факте) и экзистенциальной уверенностью в своей смерти. Первое – это информация, которую я могу принять или игнорировать. Вторая – это онтологическая константа моего бытия, которая структурирует всё моё существование, нравится мне это или нет. «Man» цепляется за первое, чтобы избежать второй.
Повседневное сознание даже пытается быть «критичным», заявляя, что смерть «всего лишь» highly probable, но не абсолютно достоверна, как, например, математическая истина. Для Хайдеггера это чудовищное заблуждение, проистекающее из непонимания самой природы Dasein. Достоверность смерти – это не теоретическая (аподиктическая) достоверность, а экзистенциальная уверенность (Gewißsein), которая является модусом бытия Dasein. Я есть бытие-к-смерти, а не просто знаю, что умру. Эта уверенность не нуждается в эмпирических доказательствах; она предшествует им.
Неопределённость «когда»: не недостаток знания, а сущностная черта