Ахутину: Вы, Алексей Викторович, верно уловили суть моего раннего замысла. Да, это «посюсторонность» (Diesseitigkeit). Но не в смысле позитивистского закрытия горизонта, а как радикальное вопрошание о здесь-бытии этого самого «здесь». Вы правы, это не отрицание трансцендентного, а попытка найти для него почву иначе, чем через метафизическое удвоение мира. Однако в вашем акценте на «новой постановке вопроса» кроется опасность остановиться на методологическом уровне. Вопрос о смысле Бытия – это не «постановка», а событие с самим вопрошающим. Бытие не является объектом вопроса, оно захватывает вопрошающего, делает его своим заложником. Ваша интерпретация точна, но, быть может, слишком академична для того пожара, что должен был разжечь этот вопрос.
Бибихину: Вадим Валерьянович, ваш голос был одним из тех, кто слышал в немецкой речи отзвук иного начала. Ваше «другое начало» – это ведь и есть то, что я искал в противовес первому началу европейской метафизики у греков. Вы абсолютно правы: «посюсторонность» смерти – это не биологический или психологический факт. Это онтологическое условие возможности конечности как таковой. Думать из самого бытия – значит освободиться от «спекулятивных конструкций», да. Но и это лишь подготовительный шаг. Само «бытие», о котором я говорил вначале, позже потребовало от меня иного языка – языка события (Ereignis), при-своения, дара и отказа. Ваше прочтение «Бытия и времени» – одно из самых глубоких, но оно, как и сам этот труд, есть лишь путь к…
Коначёву: Сергей Александрович, ваш труд показывает парадоксальную судьбу мышления. Да, я настаивал на том, чтобы теология не использовала философию как служанку для обоснования своих догматов. Но именно этот строгий, «посюсторонний» анализ Dasein, его заброшенности, его бытия-к-смерти, – именно он освободил теологию XX века. Он заставил ее вернуться к изначальному экзистенциальному опыту веры, к керигме, отбросив спекулятивные наслоения. Вы brilliantly показываете, как мой метод, будучи феноменологически нейтральным, стал катализатором для теологии, ищущей аутентичности. Это доказывает: мысль, верная своему делу, не говорит «о» Боге, но, расчищая место для подлинного вопрошания, может косвенно подготовить возможность для того, чтобы услышать зов божественного. Это не теология, а пред-варительная работа (Vorarbeit) на её пороге.