«Очень просто», – отвечу я. Их взгляды на то, что нельзя изучать в лаборатории, не из лаборатории же и получены. Они «ученые» (то есть приверженцы научного метода познания) лишь настолько, насколько занимаются вещами, которые позволяют науке себя познавать. В отношении всего остального они проявляют разумную сдержанность, не позволяя разуму (увлекающемуся по природе) бросаться в погоню за вещами, для суждения о которых у него нет оснований. Они видят в мире, как я уже говорил, не противостояние «материи и ее отражения», но длинную цепь вещей, начало которой – в нашем уме, продолжение в так называемых «фактах», 11 туманное отдаление – в пока еще неизвестном, и звездную пыль над всем этим – в непостижимой Тайне.
Ум, не признающий Тайны, есть ум детский, то есть ограниченный. Здесь, как и во многих других случаях, вера в неограниченность своих способностей есть лучший и несомненнейший признак их ограниченности.
Но вернемся к попыткам построить цельное (и смыслосоздающее, скажем так) мировоззрение если не на фундаменте науки, то рядом с ним. Я не напрасно уже другой раз упоминаю об этом «рядом». Знания, собираемые наукой, и такая, скажем, вещь, как познание добра и зла, не имеют ничего общего, кроме корнесловия. Можно знать тысячу ненужных мелочей о том, как устроено человеческое тело, 12 но нельзя, даже с величайшими умственными усилиями, вывести из них: следует ли смирять себя? следует ли любить человека? и потребна ли этому человеку свобода? и каковы побуждения этого человека? что в нем достойно поощрения, а что – презрения? и есть ли вообще добро? есть ли пригодное для всех времен и людских множеств нравственное правило? или же нам доступны только частные его случаи? или такого правила нет вовсе, и только Сила может быть нашим путем и звездой?..
Это «вопросы по Достоевскому». Не ответив на них, не стоит и мечтать о смыслообразующем и если не всеохватывающем, то предельно широком мировоззрении. Эти вопросы стоят перед выходящим на поиски смысла ученым. Отвечает ли он на них, и как отвечает?