(Чтобы не уклоняться в сторону, добавлю кратко, что этот уход не беспричинен. Он стал неизбежным после того, как наука ушла от изучения видимого и доказуемого к невидимому и, строго говоря, недоказуемому. С известного предела время «научных истин», как их понимал еще XIX век, закончилось: всё, что нам осталось – умозрения, гипотезы; игра ума, которую факты и подтверждают, и не подтверждают. Ничего удивительного, что люди науки потеряли почву под ногами и уже не различают утверждений доказанных от утверждений догматических.)
Если же искать «новой нравственности» научно, то едва ли мы сможем ее найти, в первую очередь потому, что из научных истин вообще не следует никакого представления о норме. Вывести это представление можно только из определенных умозрений («победа сильнейшего»; «слепая борьба за жизнь» – весь этот ряд догматических, то есть бездоказательных утверждений)… Откроем Исаию Берлина (второго апостола либеральной утопии после Дж. Ст. Милля). Всю свою апологию пустой, ни к чему не ведущей «отрицательной свободы» он строит на том, что норма (читай: истина) непознаваема, а скорее всего не существует, следовательно, любые цели, идеалы, оценочные суждения – бессмысленны и вредны. «В человеке нет никакого объединяющего верховного начала; никакого высшего я, которое могло бы судить наши повседневные поступки», – говорит он, – «следовательно, нет такого поведения, которые следовало бы карать или награждать».
Если прав Берлин (а «научное мышление» на его стороне), никакая «научно обоснованная» нравственность невозможна; ведь нравственный закон в том и состоит, чтобы одно поведение преследовать, а другое поощрять. Тот, кто не верит в норму, тот не может предложить человечеству никакой нравственности. Если же Берлин заблуждается, то притязания науки, по меньшей мере, несообразны ее кругу обязанностей и познаний; в этом случае нам позволительно искать нравственности в другом месте, не надеясь достать ее из пробирки.
XXVI. О науке с пристрастием