И чем больше гремят эти слова о «бестрепетности» , читай – бесчеловечности науки; чем больше меняется лицо ученого (не в лучшую сторону) – тем более становится ясно, что краткое, но столь быстрое и плодотворное течение научной мысли за несколько столетий пришло к чудовищному противоречию. А именно: наука, как она мыслит сама себя, взятая в качестве общественной и воспитующей силы, не способна воспитать именно тот благородный, скромный и честный тип человека (не говорю даже: ученого), который стоял у ее истоков.
Вкратце, словами самыми простыми, это означает, что наука не содержит в себе самой никаких источников как нравственного, так и умственного воспитания, и долго, очень долго пользовалась человеческим типом, произведенным совсем другой силой, в совсем другом обществе (точно так же, замечу, как большевики в России на протяжении половины своего правления, если не более, пользовались нравственной и культурной закалкой, выработанной в русском народе правлением Романовых). По мере освобождения науки от этих «старых дрожжей» и выработки новой, независимой от прежней «закваски» оказалось, что наука не способна к самовоспроизведению и – в отношении масс – является, грубо говоря, силой развращающей, несмотря на все ее великие притязания.
Отсутствие у «чистой науки» воспитующей силы неудивительно. Наука – часть, а человек – целое. Целые пласты человеческих способностей не затрагиваются наукой, не нужны для успеха в ней, и потому, как было сказано выше, не воспроизводятся в человеке тем обществом, в котором наука хочет быть воспитателем и подателем нравственности.
Вообще странно это стремление ученого не остаться на почве узких и точных истин, но преподать человечеству уроки нравственности – и не личным примером, что еще можно было бы понять, но уроки нравственности отвлеченной, то есть новых нравственных правил. Странно – потому что безнадежно уводит науку с твердой и определенной почвы, на которой она стремилась, вопреки внешнему давлению и недобросовестности отдельных умов, устоять на протяжении последних столетий.