Оставив всё это в стороне, скажем: вера есть признание невидимого мира, проявляемого в опыте, доступном сердцу. Вера утверждает, что под пластом «действительности», видимой глазу, лежит другой, еще более глубокий пласт, суждение о котором при помощи «здравого смысла» затруднительно или невозможно. Здесь она встречается с философией, которая от века говорит почти то же самое, почти теми же словами – но встреча эта кратковременная. Философия учит обо всех вещах мыслить и во всех вещах находить смысл – вера учит мыслить о себе и о Боге и находить смысл в собственной жизни. Путь Философии – к людям, путь Веры – в уединение. Они встречаются и расстаются. Впрочем, расставание это не окончательное. В конечном счете, когда речь идет о месте человека в мире, о происхождении духа, об исключительном и горестном положении рода человеческого – только вера питает философию и дает почву для ее построений…
А Наука продолжает свой самонадеянный путь, не размышляя ни о своей душе, ни о смысле изучаемых ей чудесных явлений. Вселенная вертится перед ней как огромное звездное колесо, и познающая душа летит через вращающиеся спицы – не желая узнать, кто пустил ее в полет и что ее ждет впереди…
XVI. Страсти ума
Герцен утверждал, что ум необходимо воспитывать «фактами», иначе «монашеская капля в душе» разольется и затмит всякую возможность познания. Однако есть основания полагать, что «факты» сами по себе еще не имеют воспитывающей силы. Даже больше того: что знание «фактов», сколько бы их ни было, не приближает нас к познанию действительности.
Герцен, подобно многим, был в плену заранее готовых идей и противопоставлений: или «монашеская келья», или «познание мира». Его мысль не была нацелена на истинно сущее. Под «монахом» Герцен понимал вовсе не человека, чья цель – подавление умственных и душевных страстей, но какого-то выдуманного «обскуранта»; в «познании» видел не философски обоснованное (то есть в смирении ума проходящее) исследование внешних вещей, но восторженное приобщение самой истине…