Отнимите у активиста христианство со свойственными ему ценностями личного спасения и самоотвержения – и вы отнимете у него самоопределение; потому что, как правило, самоопределяется он через отвержение этих ценностей. Больше того: можно предположить, что эти люди не просто нуждаются в христианстве как «точке отсчета», но из него же и вышли; а вышли потому, что идеал внутреннего труда и внешней непритязательности в известном возрасте (или при известном духовном развитии) неприемлем и непривлекателен; самоотвержение менее заманчиво, чем самоутверждение; и потому еще – призна́ем честно, – что распространенное представление об «идеальном христианине»: обязательно старец, весь белый, не хочет ничего, да уже и не может – это представление и карикатурно и совершенно непереносимо для живого и деятельного человека.
Людям этим просто забыли сказать (или они не захотели услышать), что христианство – закваска, а не строительный материал; что внутреннее в нем важнее внешнего и к внешнему в общем-то безразлично; что христианство не связано непосредственно ни с монархией, ни с республикой, ни с молодостью, ни со старостью – несмотря на все бывшие в истории попытки завлечь его на ту или иную сторону. (Впрочем, надо заметить, что христианство и демократия, христианство и равенство всё-таки противоположны друг другу; об этом будет речь дальше.) В творческие эпохи оно живет в тех формах, которые нашло готовыми; времена нетворческие ищут его в формах жизни прошедших эпох, занимаясь несносной самостилизацией…
Так или иначе, внутренний идеал, свойственный высшим религиям, активизм отвергает ради внешнего; но при этом остается своего рода «христианством без Бога и человека», сохранившим первоначальную взрывчатую силу, то есть способность действовать ради идеалов, бесконечно превосходящих цели, которые способна предложить человеку повседневная жизнь; и сохранившим первоначальное преклонение перед личностью, которая по-прежнему считается важнее всего мира (но уже не из-за своего содержания, богоподобия, бессмертной души – а, строго говоря, без какой-либо ясной причины). Это последнее – беспочвенность внехристианского индивидуализма – просто бросается в глаза; человек всё еще считается «ценнее многих птиц», но при этом утверждается, что он нисколько этих птиц не лучше и ничем не отличается от них по существу.