которые в это время года покрывали голые деревья, и ещё посидели, все вместе, составив общую гармонию,— как это и должно быть у людей. Тот разброд, с которым я боролась, зовя не опаздывать на мероприятия, полностью исчез.
'Вот видишь, получилось,— сказал мне Свами.— а я ничего не планировал… даже не собирался на эту гору.' Возможно, идя по линии наших желаний и удовлетворив их полностью, он достиг того покоя, когда стало возможным восприятие.
Как переводчик, выражающий волю других, я, конечно, доставала Свами — и мне самой не часто удавалось с ним о чем-нибудь поговорить, тем более, что меня интересовали больше не личные и конкретные, а абстрактные вопросы, к которым у него не было столь прямого ключа, как к душе и телу людей. В первые дни он на мою попытку рассказа о России и её религиозных интересах никак не среагировал — видимо, не понимая, к чему я это говорю. Потом обстоятельства более расположили его ко мне: после посещения пещеры он стал спрашивать чьи-то имена, а я честно призналась, что не помню их, так как впервые встретила этих людей в Делийском аэропорту. Видно, Свами Брахмдэв не привык, чтобы люди с запада могли вести себя с человеком, которого несколько дней назад в помине не знали, столь откровенно, что это напоминало закадычную дружбу,— и с западной точки зрения непонятно, ради чего я старалась для них. Но я старалась для того же, для чего и Свами,— для общего дела, если по-русски — и он это оценил. Тут мы по-восточному совпали, и он уже слушал меня более внимательно, и иногда что-нибудь говорил и сам.
Его ответ на вопросы обычно проявлялся через физические ощущения: он убирал преграду, помогая сконцентрироваться — прояснить конкретику вопроса или его подоплёку. Так, когда мы с километр подымались на вершину храма, я спросила, сколько ему лет: чтобы составить гороскоп — и потому что мне показалось, что он шёл медленнее, чем мог бы, как бы с трудом,— и выглядел старше своего возраста. Он сразу не ответил, но я почувствовала удивительную лёгкость в сердце и взлетела на вершину как на крыльях. С необычной жалостью я вспомнила свекровь, которая умерла, не дожив до возраста мудрой старости, и привычку мужа отсчитывать жизнь от конца, а не сначала. Я ощутила эту лёгкость как идеал отсутствия постоянного бремени — которое, конечно же, формируют и усугубляют все семейные проблемы, идущие с детства. И от них переключилась к вопросам долгожительства.
'Я хочу кое-что тебе сказать: иногда это становится видно,'— сказал потом Свами Ди. Это вызвало бурю в моей душе: в отличие от психологов, мне не хотелось говорить ни о чём личном — для меня спуск до этого был бы профанацией переживаемого. И я ответила, что для меня всё то, что я вижу, относится прежде всего к сфере архетипов: я чувствую эту Мать как свою мать, но именно потому что эта Мать с рисовыми зернами — архетип Девы, рационалистический и трезвый. И Свами не стал говорить, что он увидел, хотя я потом спросила. Не только в силу моей ментальной защиты: просто мне и в самом деле хотелось говорить не о том. И в автобусе, обрадовавшись внезапной ясности — и тому, что Свами Ди сам заговорил со мной, я стала рассказывать о своём восприятии процессов в нашей стране, параллельно политических и духовных.
Не то, чтобы я забыла, что в ашраме висит правило не говорить о политике,— просто мне, как русскому человеку и как астрологу, было естественно говорить о коллективных ритмах. Но и Свами Брахмдэв, как нормальный индийский йог, считал своим долгом действовать, а не рассуждать. Сначала мне показалось, он ищет, с какого боку подойти к тому, что я говорю (в прямом смысле слова: налаживая регулировку какой-нибудь части тела, которую разлаживают идейные рассуждения — или, наоборот: они именно от этого дисбаланса и происходят). Но я говорила слишком быстро, слишком горячо или слишком абстрактно, только, похоже, ему было не найти опоры моих слов во мне. Мне показалось, на какой-то момент он даже растерялся. И когда я закончила, он вовсе не стал ничего отвечать. Он словно сдвинул в точку или в линию энергию над моей головой, замкнув меня на моих мыслях — как будто поставив крышу или отключив от чего-то, предоставив достаточную концентрацию, чтобы разбираться в них самой,— и отсел на заднее сиденье автобуса: удобная позиция, чтобы видеть всех.
Я часто наблюдала, как разговор словами снижает энергию, мешая целостности восприятия,— но для меня слова всегда были не менее ценны, чем ощущения — и я сознательно предпочитаю этот способ общения, несмотря на его порой откровенный