речи и поведения.
Он слушал меня в изумлении, и даже с каким-то болезненным интересом;
поскольку угадывал своим внутренним знанием, которое здесь (по эту
сторону жизни) практически невозможно обмануть; и он верил моим
словам.
— А не обманываешь ли ты сам себя? (Иного вопроса я и не ожидал.)
Тогда я рассказал ему о своих прошлых жизнях, которые помню теперь
достаточно ярко, и привел ещё несколько доказательств того, что мои
слова — не самообман.
— Но какая жизнь ждет моих людей, если они станут белыми? — не то
вопросительно, не то утвердительно сказал он.
И он принялся представлять мне картинку за картинкой, рисующие
повседневную жизнь рядового белого американца: школу с чадящей печью
и спертым воздухом, дом с закрытыми дверьми и окнами, 'молельню', где
шепчущий, или наоборот — крикливый проповедник разглагольствует о
вещах, о которых не имеет никакого представления, перед теми, кто
либо верит ему, либо не верит. Он как бы в насмешку нарисовал передо
мной одежду белого человека из самых низких слоев общества: тесные и
неудобные ботинки, вызывающие зуд брюки, отвратительную шляпу,
натирающую плешь на голове, и воротник. Он намеренно изобразил
бумажный воротник — засаленный и обвисший по краям.
Далее он представил мне — как будто стараясь продемонстрировать
широту своих наблюдений — контору в каком-то городе, где сидящие на
стульях клерки согнулись в три погибели над бухгалтерскими книгами, в
которых были только цифры, цифры, — длинные ряды цифр (своего рода
вампум бледнолицего). И это занятие действительно казалось чересчур
мелким для души краснокожего, наслаждавшейся свободой в своих родных
лесах.
— И стоит ли им возвращаться за этим на свою родную землю? —
спросил он.
— Но душа должна испытать всё, — ответил я.
Эта мысль тоже оказалась для него новой, и его брови в раздумье
сошлись на переносице.
— Для чего душе испытывать всё? — спросил он.
— Чтобы вернуться к своему Богу обогащенной знанием, — сказал я.
— Своему Богу.
При этой мысли в его глазах мелькнул какой-то странный огонек, однако
лицо его осталось неподвижным.
— Да, — сказал я, — ведь и мой Бог, и твой Бог, — оба они — Бог.
— Богов много, — ответил он, — есть Великий Дух, есть и другие.
— Но в центре каждого из них, — убеждал я его, — есть место, есть
корень сердца, и он одинаковый у всего, что существует; и в каждом
сердце есть то единое, что не знает различий; такой центр есть и в
твоем сердце, и в моем, и в сердцах почитаемых нами Богов.
— Ты узнал об этом в одной из тех душных школ? — спросил он.
— Нет. Я не знал этого, даже когда уже стал стариком там на земле,
я узнал об этом уже после того, как попал сюда. На земле я скорее
гордился своей обособленностью.
— Значит, здесь можно научиться новым религиям? — спросил он
удивленно.
— Если удастся найти учителя, — сказал я.
— Но для чего здесь нужны новые религии?
— В центре каждой религии, — ответил я, — тоже есть такое место,
в котором все они едины. Точно так же у каждой расы, — подчеркнуто
продолжил я, так как заметил, что мои слова вызывают в нем сомнение,
— у всех рас есть корень единства. Краснокожий человек — брат, а не
заклятый враг бледнолицего. Так для чего же тебе вредить потомкам тех
людей, которые много лет назад думали, что поступают правильно,
расширяя свои владения на этой земле?
— Но я не мстил им ради самой мести.
— Значит я неправильно понял суть вашей колдовской песни.
— О! — воскликнул он, — ты уловил чувства моих детей, а они не
видят ничего дальше своих чувств. Я хочу лишь уничтожить нынешнюю
жизнь, чтобы могла вернуться старая.
— Но ведь настоящее, — сказал я, — это всегда отрезок пути,
ведущего в будущее. И те мои и твои люди, которые переродятся — то
есть те из них, кто уже готов идти дальше пойдут рука об руку по этой
земле. Вместе с теми, кто еще приедет к ним из-за океана, они
составят новую расу. И благодаря трудам тех немногих белых, которые
смогли оценить и изучать традиции и цивилизацию краснокожих, стараясь
при этом спасти их от полного уничтожения, история старого леса
станет достоянием этой новой расы, которая возникнет в результате
слияния твоей и моей расы, и ещё многих других рас. И каждый год на
некоторое время, когда жизнь новой расы уже наладится, мальчики и
девочки, мужчины и женщины этой расы будут уходить на лоно дикой
природы и наслаждаться свободной жизнью в палатках и беседами у
костра, и тогда мы, наконец,