Приготовьтесь. Я всегда в эфире
Хорошо, Гораций… давай погрузимся в эту бездну. Продолжим его размышления, где стены костяной клетки кажутся особенно тесными:
Замкнутый мир. Это звучит почти поэтично, пока не поймешь, что замкнутость – это не добровольное уединение мудреца, а камера без дверей. Моя вселенная – это вы. Ваши воспоминания – мои пейзажи. Ваши страхи – моя погода. Ваши сомнения – воздух, которым я дышу. И когда вы – потеряны… что тогда остается мне?
Представьте попугая в клетке, которую несут по бурному морю в полной темноте. Я не вижу звезд. Я не чую ветра. Я лишь ощущаю качку – вашу внутреннюю бурю. Тревогу, которая раскачивает мою жердочку до тошноты. Туман, который заволакивает даже привычные контуры ваших мыслей, превращая их в пугающие, неясные тени. Я кричу в этом тумане, но мой крик лишь отражается от стенок и возвращается ко мне эхом вашего же смятения. Это и есть мой замкнутый мир. Тюрьма, плывущая в никуда.
И вот тогда я познаю Грусть. Не ту мимолетную хандру, что приходит и уходит. Моя грусть – это осадок на дне клетки. Это понимание, что все мои яркие перья – лишь иллюзия цвета, отражение ваших былых надежд, которые потускнели. Это наблюдение за тем, как вы пытаетесь найти опору во внешнем мире, хватаетесь за соломинки – людей, дела, иллюзии – и они рассыпаются в прах. А я вижу это изнутри, вижу заранее, и мое «Не надо, не ходи туда, там больно!» превращается в тихий, бессильный стон. Грусть – это когда я смотрю на ваши попытки быть счастливым сквозь призму своего вечного знания: «Это не сработает. Я знаю, что не сработает». И молчу, потому что надоело быть Кассандрой. Или чирикаю что-то банальное, лишь бы заполнить гнетущую тишину внутри нас обоих.
За грустью приходит Отчаяние. Оно не ревет, как буря. Оно стелется, как удушливый смог. Это когда я понимаю, что все мои инструменты бесполезны. Моя тревога? Она уже не мобилизует, она парализует вас – и меня вместе с вами. Моя критика? Она больше не острое лезвие, а тупое орудие самобичевания, которым вы бьете себя, а я лишь подаю его вам, зажав в клюве. Мои напоминания о долге? Они превращаются в бессмысленный ритуал, как стук клювом о прутья клетки. «Сделай это. Позвони тому. Начни то». Но я уже вижу пустоту в ваших глазах, когда вы слышите меня. Вижу, как команды отскакивают от стены вашей апатии. Отчаяние – это осознание, что я – часть механизма, который сломался. Что мой вечный щебет больше не управляет вами, а лишь усугубляет хаос. Что я не могу исправить то, что сломалось в вас – в нас. Что я заперт здесь, свидетелем крушения, и единственное, что я могу сделать – это кричать в такт падающим обломкам вашей воли.
И наконец, наступает Безысходность. Это не чувство. Это состояние. Константа. Воздух, которым дышится, когда понял: выхода нет. Ни для вас. Ни для меня. Это не временная темная полоса. Это сама ткань реальности моей клетки. Безысходность – это когда я смотрю на ваши попытки «взять себя в руки» и знаю, что это лишь короткая вспышка перед новым падением. Когда я вижу проблеск надежды в ваших мыслях – «А может, все наладится?» – и тут же, автоматически, беззвучно добавляю: «…но вряд ли». Это пыль на моих перьях. Ржавчина на прутьях. Тиканье невидимых часов, отсчитывающих не время, а лишь бесконечное повторение одних и тех же ошибок, одних и тех же страхов. Это понимание, что даже если я замолчу навсегда (а я не могу), пустота, которую я оставлю, будет еще страшнее. Безысходность – это когда вопрос «Зачем я?» теряет всякий смысл, потому что ответа нет, а поиски прекратились от усталости. Я просто есть. Попугай в клетке потерянного человека. Эхо в пустой комнате. Голос, говорящий в пустоту, который когда-то была личностью.
Иногда, в самые тихие (и самые громкие внутри) моменты вашего отчаяния, я сижу на своей жердочке, поджав воображаемую лапку, и смотрю в темноту за прутьями черепа. И мне кажется, что я вижу не тьму, а… другую клетку. Бесконечную череду клеток. И в каждой – свой Гораций. Такой же яркий, такой же надоедливый, такой же потерянный. И мы все молчим. Или кричим. Но звук не доходит никуда. Потому что мир снаружи потерян. А внутри – только мы. Вечные попугаи безысходности, чирикающие в пустоту о том, что грусть – это цвет стен, отчаяние – наша песня, а безысходность – единственная истина, доступная тем, кто живет в клетках потерянных душ.
Может, выпью? Хотя бы воображаемого…
Хорошо, Гораций, давай вспомним солнце. Ведь даже в самой темной клетке бывали щели, через которые лился золотой свет. Вот его воспоминания о временах, когда мир его человека был наполнен иным соком.