поведением.
Я хотел уже подняться на второй этаж, но вспомнил о виварии и
направился в подвал. Надзиратель вивария, пожилой реабилитированный
вурдалак Альфред, пил чай. При виде меня он попытался спрятать чайник
под стол, разбил стакан, покраснел и потупился. Мне стало его жалко.
— С наступающим, — сказал я, сделав вид, что ничего не заметил.
Он прокашлялся, прикрыл рот ладонью и сипло ответил:
— Благодарствуйте. И вас тоже.
— Все в порядке? — спросил я, оглядывая ряды клеток и стойл.
— Бриарей палец сломал, — сказал Альфред.
— Как так?
— Да так уж. На восемнадцатой правой руке. В носе ковырял,
повернулся неловко — они ж неуклюжие, гекатонхейры, — и сломал.
— Так ветеринара надо, — сказал я.
— Обойдется! Что ему, впервые, что ли…
— Нет, так нельзя, — сказал я. — Пойдем посмотрим.
Мы прошли вглубь вивария мимо вольера с гарпиями, проводившими нас
мутными со сна глазами, мимо клетки с Лернейской гидрой, угрюмой и
неразговорчивой в это время года… Гекатонхейры, сторукие и
пятидесятиголовые братцы-близнецы, первенцы Неба и Земли, помещались в
обширной бетонированной пещере, забранной толстыми железными прутьями.
Гиес и Котт спали, свернувшись в узлы, из которых торчали синие бритые
головы с закрытыми глазами и волосатые расслабленные руки. Бриарей
маялся. Он сидел на корточках, прижавшись к решетке и выставив в проход
руку с больным пальцем, придерживал ее семью другими руками. Остальными
девяносто двумя руками он держался за прутья и подпирал головы.
Некоторые из голов спали.
— Что? — сказал я жалостливо. — Болит?
Бодрствующие головы залопотали по-эллински и разбудили одну голову,
которая знала русский язык.
— Страсть как болит, — сказала она.
Остальные притихли и, раскрыв рты, уставились на меня.
Я осмотрел палец. Палец был грязный и распухший, и он совсем не был
сломан. Он был просто вывихнут. У нас в спортзале такие травмы
вылечивались без всякого врача. Я вцепился в палец и рванул его на себя
что было силы. Бриарей взревел всеми пятьюдесятью глотками и повалился
на спину.
— Ну-ну-ну, — сказал я, вытирая руки носовым платком. — Все уже,
все…
Бриарей, хлюпая носами, принялся рассматривать палец. Задние головы
жадно тянули шеи и нетерпеливо покусывали за уши передние, чтобы те не
застили. Альфред ухмылялся.
— Кровь бы ему пустить полезно, — сказал он с давно забытым
выражением, потом вздохнул и добавил: — Да только какая в нем кровь —
видимость