землю ногтями
Обе рыть и черного рвать зубами ягненка…
Седовласый, весь сморщившись, подошел к зеркалу, запустил в него
руку по плечо и чем-то щелкнул. Зеркало замолчало.
— Так, — сказал седовласый. — Вопрос о вашей группе мы тоже
решим на совете. А вы… — По лицу его было видно, что он забыл
имя-отчество Корнеева, — вы пока воздержитесь… э… от посещения
музея.
С этими словами он вышел из комнаты. Через дверь.
— Добились своего, — сказал Корнеев сквозь зубы, глядя на Модеста
Матвеевича.
— Разбазаривать не дам, — коротко ответил тот, засовывая во
внутренний карман записную книжку.
— Разбазаривать! — сказал Корнеев. — Плевать вам на все это. Вас
отчетность беспокоит. Лишнюю графу вводить неохота.
— Вы это прекратите, — сказал непреклонный Модест Матвеевич. —
Мы еще назначим комиссию и посмотрим, не повреждена ли реликвия…
— Инвентарный номер одиннадцать двадцать три, — вполголоса
добавил Роман.
— В таком вот аксепте, — величественно произнес Модест Матвеевич,
повернулся и увидел меня.
— А вы что здесь делаете? — осведомился он. — Почему это вы
здесь спите?
— Я… — начал я.
— Вы спали на диване, — провозгласил ледяным тоном Модест, сверля
меня взглядом контрразведчика. — Вам известно, что это прибор?
— Нет, — сказал я. — То есть теперь известно, конечно.
— Модест Матвеевич! — воскликнул горбоносый Роман. — Это же наш
новый программист, Саша Привалов!
— А почему он здесь спит? Почему не в общежитии?
— Он еще не зачислен, — сказал Роман, обнимая меня за талию.
— Тем более!
— Значит, пусть спит на улице? — злобно спросил Корнеев.
— Вы это прекратите, — сказал Модест. — Есть общежитие, есть
гостиница, а здесь музей, госучреждение. Если все будут спать в
музеях… Вы откуда?
— Из Ленинграда, — сказал я мрачно.
— Вот если я приеду в Ленинград и пойду спать в Эрмитаж?
— Пожалуйста, — сказал я, пожимая плечами.
Роман все держал меня за талию.
— Модест Матвеевич, вы совершенно правы, непорядок, но сегодня он
будет ночевать у меня.
— Это другое дело. Это пожалуйста, — великодушно разрешил Модест.
Он хозяйским взглядом окинул комнату, увидел отпечатки на потолке и
сразу же посмотрел на мои ноги. К счастью, я был босиком.
— В таком вот аксепте, — сказал он, поправил рухлядь на вешалке и
вышел.
— Д-дубина, — выдавил из себя Корнеев. — Пень. — Он сел на
диван и взялся за голову. — Ну их всех к черту. Сегодня же ночью опять
утащу.