городе Багдаде
жил-был портной, по имени… — Он встал на четвереньки, выгнул спину и
злобно зашипел. — Вот с этими именами у меня особенно отвратительно!
Абу… Али… Кто-то ибн чей-то… Н-ну хорошо, скажем, Полуэкт. Полуэкт
ибн… мнэ-э… Полуэктович… Все равно не помню, что было с этим
портным. Ну и пес с ним, начнем другую…
Я лежал на подоконнике и, млея, смотрел, как злосчастный Василий
бродит около дуба то вправо, то влево, бормочет, откашливается,
подвывает, мычит, становится от напряжения на четвереньки — словом,
мучается несказанно. Диапазон знаний его был грандиозен. Ни одной сказки
и ни одной песни он не знал больше чем наполовину, но зато это были
русские, украинские, западнославянские, немецкие, английские, по-моему,
даже японские, китайские и африканские сказки, легенды, притчи, баллады,
песни, романсы, частушки и припевки. Склероз приводил его в бешенство,
несколько раз он бросался на ствол дуба и драл кору когтями, он шипел и
плевался, и глаза его при этом горели, как у дьявола, а пушистый хвост,
толстый, как полено, то смотрел в зенит, то судорожно подергивался, то
хлестал его по бокам. Но единственной песенкой, которую он допел до
конца, был «Чижик-пыжик», а единственной сказочкой, которую он связно
рассказал, был «Дом, который построил Джек» в переводе Маршака, да и то
с некоторыми купюрами. Постепенно — видимо, от утомления — речь его
обретала все более явственный кошачий акцент. «А в поли, поли, — пел
он, — сам плужок ходэ, а… мнэ-э… а… мнэ-а-а-у!.. а за тым плужком
сам… мья-а-у-а-у! сам господь ходэ или бродэ?..» В конце концов он
совершенно изнемог, сел на хвост и некоторое время сидел так, понурив
голову. Потом тихо, тоскливо мяукнул, взял гусли под мышку и на трех
ногах медленно уковылял по росистой траве.
Я слез с подоконника и уронил книгу. Я отчетливо помнил, что в
последний раз это было «Творчество душевнобольных», я был уверен, что на
пол упала именно эта книга. Но подобрал я и положил на подоконник
«Раскрытие преступлений» А. Свенсона и О. Венделя. Я тупо раскрыл ее,
пробежал наудачу несколько абзацев, и мне сейчас же почудилось, что на
дубе висит удавленник. Я опасливо поднял глаза. С нижней ветки дуба
свешивался мокрый серебристо-зеленый акулий хвост. Хвост тяжело
покачивался под порывами утреннего ветерка.
Я шарахнулся и стукнулся затылком о твердое. Громко зазвонил
телефон. Я огляделся. Я лежал поперек дивана, одеяло сползло с меня на
пол, в окно сквозь листву