трудом выбрался одноглазый человек без левой
руки и правой ноги.
— Это Земля? — раздраженно спросил он.
— Земля! Земля! — откликнулись в толпе. На лицах начали
расцветать улыбки.
— Слава богу, — сказал человек, и все переглянулись. То ли не
поняли его, то ли сделали вид, что не понимают.
Увечный астролетчик стал в позу и разразился речью, в которой
призывал все человечество поголовно лететь на планету Хош-ни-хош системы
звезды Эоэллы в Малом Магеллановом Облаке освобождать братьев по разуму,
стенающих (он так и сказал: стенающих) под властью свирепого
кибернетического диктатора. Рев дюз заглушил его слова. На площадь
спускались еще две ракеты, тоже ржавые. Из Пантеона-Рефрижератора
побежали заиндевевшие женщины. Началась давка. Я понял, что попал в
эпоху возвращений, и торопливо нажал на педаль.
Город исчез и долго не появлялся. Осталась стена, за которой с
удручающим однообразием полыхали пожары и вспыхивали зарницы. Странное
это было зрелище: совершенная пустота и только стена на западе. Но вот
наконец загорелся яркий свет, и я сейчас же остановился.
Вокруг расстилалась безлюдная цветущая страна. Колыхались хлеба.
Бродили тучные стада, но культурных пастухов видно не было. На горизонте
серебрились знакомые прозрачные купола, виадуки и спиральные спуски.
Совсем рядом с запада по-прежнему возвышалась стена.
Кто-то тронул меня за колено, и я вздрогнул. Возле меня стоял
маленький мальчик с глубоко посаженными горящими глазами.
— Тебе что, малыш? — спросил я.
— Твой аппарат поврежден? — осведомился он мелодичным голосом.
— Взрослым надо говорить «вы», — сказал я наставительно. Он очень
удивился, потом лицо его просветлело.
— Ах да, припоминаю. Если мне не изменяет память, так было принято
в Эпоху Принудительной Вежливости. Коль скоро обращение на «ты»
дисгармонирует с твоим эмоциональным ритмом, я готов удовольствоваться
любым ритмичным тебе обращением.
Я не нашелся, что ответить, и тогда он присел на корточки перед
машиной, потрогал ее в разных местах и произнес несколько слов, которых
я совершенно не понял. Славный это был мальчуган, очень чистенький,
очень здоровый и ухоженный, но он показался мне слишком уж серьезным для
своих лет.
За стеной оглушительно затрещало, и мы оба обернулись. Я увидел,
как жуткая чешуйчатая лапа о восьми пальцах ухватилась за гребень стены,
напряглась, разжалась и исчезла.
— Слушай, малыш, — сказал я, — что это