позволю идеальному человеку
вылупляться среди чистого поля на ветру!
— Амвросий Амбруазович, — сказал Роман, — я могу еще раз
повторить свою аргументацию. Эксперимент опасен потому…
— Вот я, Роман Петрович, давно на вас смотрю и никак не могу
понять, как вы можете применять такие выражения к человеку-идеалу.
Идеальный человек ему, видите ли, опасен!
Тут Роман, видимо по молодости лет, потерял терпение.
— Да не идеальный человек! — заорал он. — А ваш
гений-потребитель!
Воцарилось зловещее молчание.
— Как вы сказали? — страшным голосом осведомился Выбегалло. —
Повторите. Как вы назвали идеального человека?
— Й-янус Полуэктович, — сказал Федор Симеонович, — так, друг
мой, нельзя все-таки…
— Нельзя! — воскликнул Выбегалло. — Правильно, товарищ Киврин,
нельзя! Мы имеем эксперимент международно-научного звучания! Исполин
духа должен появиться здесь, в стенах нашего института! Это символично!
Товарищ Ойра-Ойра с его прагматическим уклоном делячески, товарищи,
относится к проблеме! И товарищ Хунта тоже смотрит узколобо! Не смотрите
на меня, товарищ Хунта; царские жандармы меня не запугали, и вы меня
тоже не запугаете! Разве в нашем, товарищи, духе бояться эксперимента?
Конечно, товарищу Хунте, как бывшему иностранцу и работнику церкви,
позволительно временами заблуждаться, но вы-то, товарищ Ойра-Ойра, и вы,
Федор Симеонович, вы же простые русские люди!
— П-прекратите д-демагогию! — взорвался, наконец, и Федор
Симеонович. — К-как вам не с-совестно нести такую чушь? К-какой я вам
п-простой человек? И что это за слово такое — п-простой? Это д-дубли у
нас простые!..
— Я могу сказать только одно, — равнодушно сообщил Кристобаль
Хозевич. — Я простой бывший Великий Инквизитор, и я закрою доступ к
вашему автоклаву до тех пор, пока не получу гарантии, что эксперимент
будет производиться на полигоне.
— Н-не ближе пяти к-километров от г-города, — добавил Федор
Симеонович. — Или д-даже десяти.
По-видимому, Выбегалле ужасно не хотелось тащить свою аппаратуру и
тащиться самому на полигон, где была вьюга и не было достаточного
освещения для кинохроники.
— Так, — сказал он, — понятно. Отгораживаете нашу науку от
народа. Тогда уж, может быть, не на десять километров, а прямо уж на
десять тысяч километров, Федор Симеонович? Где-нибудь по ту сторону?
Где-нибудь на Аляске, Кристобаль Хозевич, или откуда вы там? Так прямо и
скажите. А мы запишем.
Снова воцарилось молчание,