Познай свой истинный путь и следуй ему, таков весь закон.
Жизнь – это лабиринт, множество ходов ведут в никуда.
Чтобы найти свой путь – погрузись в тёмные недра своей души.
Твоя путеводная звезда в собственной тьме – любовь.
Совершеннейший путь – это когда ты идешь и не преследуешь ни добрый, ни злой умысел.
Путь – это игра.
Игра – это наивысший метод познания реальности и раскрытие тайны своей души.
1. Кризис современности или эпоха постмодерна
Постмодерн – что это и с чем его едят? (непубличная глава из LILA-11)
Мы живём в эпоху постмодерна, но чтобы её понять, нужно разъяснить предыдущие времена. Премодерн – это эпоха традиционного, до-современного общества, до 14 века. Мир воспринимается как целостный, пронизанный божественным порядком. Реальность понимается не как механическая система, а как живое, осмысленное пространство, где всё имеет священный смысл. Общество и мироздание устроены иерархически: боги, цари, жрецы, воины, торговцы, ремесленники, крестьяне, рабочие – каждый занимает своё место в естественном порядке вещей. Этот строй освящён традицией и воспринимается как единственно возможный. Познание мира происходит через миф и символ, а не через рациональный анализ. История и природа понимаются через архетипические сюжеты (циклы, герои, божественные вмешательства), а не через линейный прогресс. Человек не противопоставлен природе, а является её частью. Земля, животные, стихии – всё одушевлено и связано в едином порядке. Знание передаётся через традицию, обычай и устные предания, а не через абстрактные теории. Прошлое ценнее будущего, и изменения воспринимается скорее, как отклонения от нормы, чем как развитие. Авторитет древности (предков, священных текстов, классиков) непререкаем. Религия, политика и наука не разделены, как в Новое время, а образуют единую систему. Личность не мыслит себя вне коллектива (рода, племени, касты, общины). Индивидуальная свобода в современном понимании отсутствует, так как человек реализует себя через принадлежность к целому.
Премодерн – это мир, где человек живёт в согласии с космическим порядком, где миф и ритуал важнее рационального расчёта, а традиция определяет смысл существования. В его рамках даже сама мысль о прогрессе или критике основ выглядит чуждой и кощунственной. Выход из этой парадигмы начинается с Модерна – эпохи рационализма, науки и секуляризации.
Модерн – это эпоха радикального разрыва с традиционным миром. Он основан на вере в могущество человеческого разума, идее безграничного прогресса и освобождении от сакральных догм. Мир больше не воспринимается как божественный порядок, а как механическая система, подчиняющаяся универсальным законам природы. Разум становится главным инструментом познания, религия оттесняется наукой, а миф заменяется логикой. История больше не циклична – она движется вперед к лучшему будущему. Технические открытия, социальные реформы и научные революции изменяют мир, разрушая традиционные устои. Ценность отдельной личности становится выше коллективных традиций. Появляются идеи свободы, автономии индивида и демократии. Общество больше не строится на сословных иерархиях, а на гражданском равенстве и правовом государстве. Наука разоблачает религию и показывает её несостоятельность. Технический контроль над природой приводит к индустриализации, урбанизации и глобальному преобразованию среды. Религия, политика, искусство и наука больше не слиты воедино, а разделяются. Государство становится светским, искусство – автономным, экономика – рыночной. Ничто не принимается на веру – всё подвергается сомнению и пересмотру. Революции (научные, промышленные, политические) разрушают старый порядок, заменяя его новыми идеалами – свободой, равенством, эффективностью. Западная модель (демократия, капитализм, права человека) провозглашается универсальной. Европейская цивилизация распространяет свои ценности по всему миру через колониализм, торговлю и просвещение.
Модерн – это торжество Разума, разрыв с мифами прошлого и вера в то, что человечество через науку, технику и свободу сможет построить совершенный мир. Однако к концу XX века эта парадигма сталкивается с кризисом: экологические катастрофы, мировые войны, тоталитарные системы и разочарование в прогрессе приводят к появлению Постмодерна.
Человек верил в прогресс, в науку, в великие идеи, а потом оказалось, что прогресс – это просто новый айфон, наука – это корпорации, а великие идеи – рекламные слоганы. Раньше были «большие истории» (нарративы), объясняющие всё: христианство (мир создан Богом), марксизм (общество движется от пещерного коммунизма к научному), наука (технический прогресс упросит жизнь человека и тогда заживём). Постмодернизм заявил: это не правда, больших историй больше нет, только сторис. Информационный вакуум заняли TikТok-тренды и корпоративные мифы вроде «Миссии Apple». В мире больше нет главного сюжета, есть только бесконечные спин-оффы и ремиксы.
Каждое слово – это не дверь к смыслу, а дверь в другую дверь. Мы воспринимаем мир не напрямую, а через призму языковых конструкций: мифов, историй, научных теорий, социальных норм и даже внутреннего монолога. Всё, что мы называем реальным – это коллективно согласованный текст, постоянно редактируемый культурой. Личность – это история, которую мы рассказываем о себе. Истина – это дискурс, который доминирует в данный момент. Человеческое существование – это бесконечное чтение и письмо. Мы интерпретируем тексты других (жесты, законы, искусство) и сами становимся текстами для чужих прочтений. Реальность не дана нам – она рассказывается и пересказывается.
В постмодерне все смыслы смешались, ибо слова утратили былые значения. Пытаться найти истину в тексте – всё равно что искать душу в кукле Барби, точнее в её соцсетях. Слово «демократия» в устах политика, школьного учебника и пьяного соседа – это три разных метавселенных. Всякий текст – это поле битвы интерпретаций. Зайди в интернет, чтобы убедиться в этом. Реальность – это текст, но люди утратили способность понимать истинные значения слов. Люди не хотят правды – они хотят её яркого представления. Им подавай эффект, а не суть. Вот ты смотришь на рекламный щит, где улыбается модель с гамбургером, и ты веришь, что гамбургер вкусный, даже если он сделан из переработанных NFT. Кстати об NFT – это, как утверждают в интернете, подтверждение владения каким-либо оригинальным цифровым объектом (картинка, видео, аудио, предметы из видеоигры). NFT – это цифровой сертификат с подписью блокчейна о том, что ты владеешь ценностью без ценности. Ты купил патент на улыбку модели с бургером с билборда, но не саму улыбку. Гамбургер из рекламы вкусен, потому что ты веришь в бренд. NFT стоит денег, потому что все договорились, что он чего-то стоит. Что такое гамбургер? Ты откусываешь и жуешь не мясо, а обещание счастья, выданное под залог твоей веры в систему. Сейчас ты читаешь этот текст, жрёшь очередной цифровой бургер и думаешь, что NFT прошли тебя стороной. Но ты просто очередная транзакция в чьем-то большом алгоритме. Не уловил игру смыслов? А её и не было, ибо смысла нет, есть только симулякр – знак, который больше не отсылает к реальности, потому что сам стал новой реальностью. Симулякры повсюду: в новостях, политике, религии, науке, ленте твоей соцсети. Вся жизнь гиперреальность, потому что контент теперь реальней реальности.
В постмодерне ничто не истинно, значит всё истинно. Знание раздроблено, фрагментировано, нарезано на мелкие кусочки, и каждый готовит себе блюдо истины по вкусу. Из буддизма вычеркиваем богов, добавляем таро, марксизм и вино, ходим на работу в большую капиталистическую корпорацию, например, Гугл, участвуем в анонимном сборе данных, а потом продаем их, между делом выставляем прекрасный отдых на одном из пляжей сансары. Никаких противоречий в этом не замечают, ведь противоречие – это не баг, а фича. Никто не ищет цельную картину мира – потому что цельность пахнет авторитаризмом. Вместо неё калейдоскоп, в котором каждая грань говорит: «Ты прав, и он прав, и тот чувак с TikTok тоже». Что заходит, то и истина. Мудрость превратилась в формат: парадоксальный тезис, стильный фрейм, несколько слов, которые можно напечатать красивым шрифтом, чтобы вместилось в сторис. Всё. Метафизика завершена. Ты медитируешь утром, чтобы быть в моменте, а вечером смотришь YouTube на скорости ×2, потому что жизнь коротка. В перерывах между зум-звонками читаешь про отрешение от мира. Всё это не вызывает когнитивного диссонанса, потому что сам диссонанс часть ландшафта.
Истина перестала быть чем-то серьезным. Наступило веселенькое времечко. Ирония раньше была инструментом разоблачения глупости, лицемерия, абсурда. Теперь есть только постирония, и теперь это стиль жизни. Человек говорит глупость с таким лицом, будто он гений. Или наоборот. Кто-то постит мем, высмеивающий рекламную фальшь, и в то же время рекламирует новый эксклюзивный продукт. Постирония – это когда ты шутишь, но на самом деле исповедуешься, и не священнику, а Алисе из Яндекса. Просто уже стыдно быть искренним напрямую – вдруг не поймут. А если поймут – будет ещё хуже. Поэтому ты прячешь свою душу под слоем постиронии.
В постмодерне всё уже сказано, поэтому возможны только цитаты и коллажи из них. Ты просто берёшь то, что оставили предыдущие эпохи, и собираешь свой конструктор. Можешь сделать философию из Матрицы и Симпсонов. Или объяснить метафизику через рэп и Тарковского. Никто не скажет, что нельзя – потому что уже никто не знает, что можно. Ты не говоришь чужими словами, это чужие мысли похожи на твои. Цитатность – это когда твоя жизнь ощущается как монтаж: немного Ницше, немного Будды, немного сторис от блогера, у которого идеальная кухня и хроническая тревожность. Ты не живёшь – ты цитируешь чужой опыт, надеясь на подлинность через чужую форму.
В постмодерне мышление стало ризомным – как подземные корешки у сорняков, которые растут в разные стороны: непредсказуемо, хаотично, без начала и конца. Каждая точка в ризоме может быть соединена с любой другой. Нет центра, нет приоритета, нет главного. Знание – это паутина. Ты влетаешь в неё, как муха, и не знаешь, где начало мысли, а где уже реклама пиццы. В ризоме всё связано – но не линейно. Открыл статью о метамодерне, читаешь комменты, уходишь на ютуб, внезапно смотришь видео про духовность в покемонах, и БАЦ – инсайт. Или иллюзия инсайта, что в постмодерне тоже норм. Мышление больше не вертикально, а горизонтально и фрагментарно. Ты не анализируешь – ты сканируешь информацию. Не выводишь логический вывод – ты лайкаешь пост, который «вроде как попал».
Энди Уорхол не рисовал банку супа – он намекал: суп стал искусством, потому что всё может быть искусством, если ты поставишь рядом слово «арт». Современные инсталляции делают из пустоты концепт, из мусора – манифест, из света – метафору. «Ты должен это почувствовать» – говорят они, и ты киваешь, потому что не хочешь показаться лохом.
Архитектура постмодерна – это когда фасад здания в виде греческого храма, а внутри торговый центр с макдональдсом. Постмодерн любит эклектику: колонны + неон + кирпич + винтаж + ощущение, что архитектор был под чем-то, но с дипломом.
У постмодерна есть свой верховный бог – это макаронный монстр, точнее это мем. Мем – это идеальная форма постмодерна. Он короткий, ироничный, цитатный, быстро распространяется и умирает.
Мы больше не живём в обществе, мы живём в спектакле. Каждый человек актёр, каждый день перформанс, и даже твоя искренность часть бренда. Тебе грустно? Запости сторис. Ты влюбился? Объяви это в TikTok. У тебя инсайт? Подай его, как продающий заголовок: «Я медитировал 7 дней в одиночестве, и вот, что произошло…»
Спектакль съел подлинность. Не быть – а казаться. Не думать – а ретранслировать. Не проживать – а снимать. Постмодерн не просто сделал искусство из банального. Он сделал товар из самого человека. Твоя личность – это уже не глубинное Я, а профиль: набор характеристик, настроек, фишек и предпочтений, пригодных для демонстрации. Этика тоже стала интерфейсом. Ты не просто добрый – ты за разумное потребление, против буллинга и веган в духе дхармы. Добро теперь оформляется в PDF с лозунгами и дизайном, пригодным для печати на экосумке. Мир теперь не делится на добро и зло – он делится на то, что вирально, и то, что нет.
Искать Бога теперь можно в йога-центре с капучино без кофеина. Постмодерн не отменяет религию – он её кастомизирует. Ты можешь быть буддистом, но без отречения, или христианином, но на фрилансе. Главное – чтобы оно было «про тебя» и «с любовью к себе». Всё сакральное становится частью лайфстайла. Пост – это теперь detox. Смирение – это режим «не беспокоить».
Постмодерн говорит: нет истины, нет центра, нет подлинного я. Только маски, интерфейсы и косплей. Но возникает вопрос: если всё игра, то кто играет? Кто сидит за пультом твоей идентичности, выбирая аватары, темы, убеждения? Люди начинают чувствовать усталость. От иронии, от фрагментации, от бесконечной самопрезентации. Возникает тяга к подлинности, к чему-то, что настоящее не потому, что сказали, а потому что чувствуется.
В постмодерне нет ответа на вопрос «Зачем?». Только «Почему бы и нет?». Это удобно. Это даже весело. Но в какой-то момент человек просыпается, смотрит на свой глянцевый аватар и понимает, что он вообще не знает, кто он.
Мы живём в мире, где всё уже было. Где каждый символ – это ремикс. Где каждый жест – это отсылка. Где каждое слово – это фрагмент чужого текста, на который поставили новый хэштег. Мир постмодерна– это гиперрынок смыслов, где ничто не стоит дольше, чем мем держится на тренде.
И в этом – и проклятие, и свобода.
Мы можем быть кем угодно. Но так легко потерять того, кто вообще задавал вопрос. Мы можем говорить на любом языке. Но часто забываем, зачем вообще начали разговор. Мы смеёмся над всем, и иногда не замечаем, что просто боимся заплакать.
Постмодерн дал нам зеркало, в котором отражается не лицо, а набор фильтров. Он отучил нас верить, но и освободил от догм. Он разрушил великие нарративы, но и дал нам возможность собрать свои собственные. Пусть из обрывков, пусть на коленке, пусть без гарантии подлинности, но всё равно наши.
Может быть, в этом и есть истина постмодерна. Он не отрицает смыслов – он просто говорит, что их нужно искать не на небесах, не в готовых системах, а в себе. Даже если этот «себя» всего лишь очередной симулякр, за которым пустота. Пустота – это тишина перед словом. Это страница перед текстом.
Но будь осторожен в восстании против постмодерна. Когда-то бунт был криком души, актом отчаяния. Сегодня – это стиль. Бунт – это линейка одежды, NFT-серия, подкаст о внутреннем протесте, съёмка в ч/б на фоне разрушенной электростанции. Эстетика анархии зафиксирована в Pinterest, вдохновляет дизайнеров, продаёт одежду.
Мы живём в мире, где даже отказ от системы стал частью системы. Любой протест мгновенно превращается в жанр. Виртуальный кулак можно поставить на аватар, не рискуя ни одним реальным пальцем. Ты против корпораций? Отлично. Вот тебе капсульная коллекция одежды с лозунгами против корпораций. Купи, носи, будь свободен – за 99$. Ты за свободу слова? Пиши посты, но помни: алгоритм лучше знает сколько слов – это слишком. Ты хочешь разрушить систему? Окей, загрузи приложение, оформи подписку, и система предоставит тебе доступ к бунту в Full HD.
И всё это работает. Никто не дергается. Никто не удивлён. Потому что сопротивление стало формой участия. Потому что даже отрицание теперь в рамках спектакля.
Хочешь понять правду постмодерна? Посмотри на его искусство.
В постмодернистской литературе автор – это не гений, а шут. Герой – не личность, а функция передачи нужных слов. Сюжет – не развитие, а игра с ожиданиями читателя. Ирония тут не просто средство – это основной строительный материал. Даже сейчас ты читаешь книгу, в которой заявлено, что героем можешь стать ты и даже самим автором. Улавливаешь степень метаироинии? Борхес пишет лабиринты, в которых читатель теряет ориентацию. Пинчон создаёт романы, в которых ты не уверен, что вообще читаешь роман. Умберто Эко – профессор, замаскированный под шутника, который одновременно смеётся над смыслами и выстраивает их, как сложную фреску из шуток, цитат и философии. Это литература, которая читает саму себя. Она не хочет погрузить в мир – она хочет, чтобы ты понял: никакого мира нет, есть только текст.
Кино постмодерна – это когда у героя в середине сюжета начинается флешбек, который оказывается трейлером к другому фильму, который снял его брат-близнец в параллельной реальности. Квентин Тарантино в «Криминальном чтиве» не просто рассказывает историю – он срывает монтажную логику, подаёт насилие как поп-арт и диалоги как стендап. Дэвид Линч – это шаман постмодернизма, он не объясняет, он погружает. Ты не смотришь «Малхолланд Драйв» – ты в нём растворяешься, как сахар в кислоте. Ларс фон Триер – грубый и честный, он снимает кино, которое осознаёт собственную жестокость, и с удовольствием наблюдает, как зритель корчится от дискомфорта.