– Поверхностно, – отрезал голос, и в его интонации сквозила холодная насмешка. – Ты довольствуешься приблизительными решениями. Ты, как и все они, боишься заглянуть в самую суть. Здесь, – палец резко переместился на соседний столбец цифр, – погрешность накапливается по экспоненте. Через семьдесят два часа непрерывной работы система выйдет из строя. Твоя система.
Афанасий замер, и ледяная волна прокатилась по его спине. Он пересчитал мысленно, быстро, почти машинально. Чёрт возьми. Голос был прав. Он упустил компенсационный коэффициент. Элементарную, детскую ошибку.
– Как… – начал он, чувствуя, как прилив стыда и ярости заливает его изнутри. Ярости на собственную некомпетентность.
– Молчи и слушай, – безжалостно продолжил голос. – Ты всё делаешь неправильно. Не твою вину. Тебя учили неправильно. Всё вокруг построено на ошибках. Ты латаешь дыры в прогнившем корпусе, а нужно выбросить этот хлам и построить новый корабль. С нуля. По правильным чертежам.
Афанасий медленно откинулся на спинку стула, и его взгляд снова упал на чертежи, но теперь он видел их иначе. Это была не дорога к решению, а лабиринт, все пути в котором вели к провалу. Мысли в его голове вдруг упорядочились, выстроились в идеальную, неопровержимую логическую цепь, звено за звеном. Он видел – с пугающей, болезненной ясностью! – как должен выглядеть мир. Чёткий, геометрически безупречный, лишённый этих кривых, грязных улиц, без шумной, непредсказуемой толпы, без дурацких случайностей и органического несовершенства. Мир, работающий как часы. Его часы.
– Да, – прошептал он, и в его голосе прозвучало нечто среднее между изумлением и облегчением. – Нужно всё переделать. Всё.
– Всё, – подтвердил голос, и в нём впервые послышалось нечто похожее на удовлетворение. – С самого начала. С чистого листа.