Он не заметил, как за окном стемнело. Голод и усталость отступили перед одержимостью. В тишине мастерской слышалось лишь скрежетание его карандаша по бумаге и навязчивый, едва уловимый гул, исходящий от Сердечника. В полумраке его длинная, худощавая фигура с взъерошенными волосами отбрасывала на стены гигантские, колеблющиеся тени.
Три дня Афанасий не выходил из мастерской. Чертежи покрывали каждый сантиметр пола, сложные расчеты расползались по стенам, образуя причудливые фрески из цифр и формул. Воздух стал спёртым, густым от запаха пота, металлической пыли и остывшего чая. Он почти не спал, его пальцы дрожали от бессонницы и перегруза, а в глазах стояла неприятная резь, но он игнорировал все сигналы тела, как всегда игнорировал всё неэффективное и отвлекающее.
Внезапно он ясно услышал:
– Неправильно.
Афанасий вздрогнул, чуть не уронив прецизионную отвертку. Голос прозвучал чётко, низко, с лёгкой хрипотцой, как будто кто-то стоял прямо у него за спиной и намеренно говорил прямо в ухо. Но мастерская, как он убедился, стремительно оглядевшись, была пуста. Лишь призрачные тени плясали в такт пульсации Сердечника.
– Кто здесь? – хрипло спросил он, и его собственный голос показался ему чужим, простуженным.
Ответа не последовало. Лишь нарастающий, вибрирующий гул Сердечника нарушал гнетущую тишину. Афанасий тряхнул головой, пытаясь стряхнуть наваждение – должно быть, переутомление, померещилось. Он с силой растёр виски и снова склонился над разложенными схемами, пытаясь сосредоточиться на дифференциальных уравнениях, описывающих эфирные потоки.
– Смотри, – раздалось снова, и на этот раз голос звучал прямо у него в голове, ясный и неоспоримый. – Здесь ошибка. В расчёте КПД. Ты используешь устаревшие константы.
Его собственная рука вдруг резко, помимо его воли, потянулась к другому углу схемы, к тому, который он уже проверил и отложил как безупречный. Указательный палец сам упёрся в сложную матрицу, которую он просчитал ещё на прошлой неделе.
– Это же верно, я проверял, – пробормотал он, вглядываясь.