какого-то
нового бога.
— Или же он вернулся к самому древнему из всех богов. — предположил
я. — Как же он Его называет?
— Отче наш, сущий на небеси.
— Если ты тоже научишься говорить нашему Отцу, который на небесах:
'Да будет воля Твоя!', — сказал я ей, — это поможет тебе скорее
обрести ту душу, о которой ты мечтала и которую ждала, когда мы
виделись в прошлый раз в Париже.
— Как же наш Отец сможет мне помочь?
— Это Он наделил душами людей, — сказал я.
Глаза сильфиды заблестели каким-то почти очеловеченным блеском.
— А мне Он мог бы дать душу?
— Говорят, что Он может всё.
— Тогда я попрошу, чтобы Он дал мне душу.
— Но для того, чтобы попросить Его о душе, недостаточно просто
повторять ту молитву, которую повторяет твой друг.
— Он только говорит — …
— Да, я знаю. Предположим, ты будешь повторять это вслед за ним.
— Я буду повторять, если ты объяснишь мне, что это значит. Я хочу
делать все так, как делает мой друг.
— Когда мы говорим нашему небесному Отцу: 'Да будет воля Твоя!', —
сказал я, — это значит, что мы отказываемся от своих собственных
желаний, от стремления к удовольствиям, к любви или к счастью, или к
чему-нибудь еще, и складываем все эти желания к Его ногам, жертвуя
ради Него всем, что мы имеем или надеемся иметь, потому что любим Его
больше, чем самих себя.
— Очень странный способ для того, чтобы достигать исполнения
собственных желаний, — сказала она.
— А это делается вовсе не для исполнения собственных желаний, —
ответил я.
— Тогда для чего же?
— Просто из любви к небесному Отцу.
— Но я не знаю никакого небесного Отца. Кто это?
— Это Источник и Цель существования твоего друга. Это Тот, кем в
один прекрасный день снова станет твой друг, если сможет всегда
повторять Ему: 'Да будет воля Твоя!'.
— Тот, которым он снова станет?
— Да, потому что когда он соединяет свою волю с волей небесного
Отца, небесный Отец живет в его сердце, и оба они сливаются воедино.
— Значит, небесный Отец — это в действительности Истинная Сущность
моего друга?
— Даже величайший из философов не смог бы выразиться более точно, —
подтвердил я.
— Тогда я тоже люблю небесного Отца, прошептала Мерилин, — и теперь
я целыми днями буду повторять Ему: 'Да будет воля Твоя!'.
— Даже если Его воля разлучит тебя с твоим другом?
— Как же она может разлучить меня с моим другом, если Отец — это
его собственная Истинная Сущность?
— Хотелось бы мне, чтобы все ангелы понимали всё так же, как и ты,
— сказал я.
Но Мерилин уже отвернулась от меня, полностью погруженная в свои
думы, снова и снова повторяя с радостной улыбкой на лице: 'Да будет
воля Твоя! Да будет воля Твоя!'
'Воистину, — сказал я себе, — продолжая свой путь вдоль светлой
линии, — тот, кто поклоняется Отцу как Истинной Сущности своего
любимого, уже обрел душу'.
Письмо XXXV
ЗА ТЕМНОЙ ЗАВЕСОЙ
1 мая 1915
Однажды ночью, когда умолк шум битвы, и полная луна освещала своими
лучами истоптанную землю, заполненные людьми окопы, по-весеннему
нежную зеленую траву и неброско раскрашенные цветы, я столкнулся
лицом к лицу с могущественным Существом, закутанным в темную мантию.
Неторопливой и величественной походкой двигалось оно вдоль передовых
позиций.
Увидев меня, существо остановилось. Остановился и я, пораженный его
грациозностью, высоким ростом и окружающим его ореолом царственности.
Его лицо было скрыто от меня.
— Кто ты, — спросил он, — блуждающий здесь в этот час, как будто
погруженный в раздумья?
— Я — человек, которому о многом надо подумать, ответил я, а этот
час более всего подходит для размышлений.
— И о чём же ты размышляешь?
— О войне — той, что под нами.
— И о чём же ты думал, когда мы встретились?
— Я думал о мире, — сказал я, — и спрашивал себя о том, как можно
остановить эту кровавую бойню.
— Закономерный вопрос, — сказало царственное Существо, — быть
может, я смогу тебе чем-нибудь помочь.
— Почему бы тебе не сбросить свое покрывало? — предложил я. — Я
привык видеть лица тех, с кем разговариваю.
Существо отбросило край мантии, закрывавший его голову, и я увидел
лицо, выражение которого даже затрудняюсь описать. В нем отражались
сила и злоба и еще странная красота, одновременно и недо-, и
сверхчеловеческая. На нем как бы застыли вечная боль и вечная борьба;
но в глазах горел огонь воли, поразивший меня своей силой.
—